Майкл Мэннинг - Война Бог-Камня

Она наконец достигла сути того, о чём я подозревал, хотя мне всё ещё было не по себе от того, как она произнесла слово «убийства».

— Как ты… — медленно начал я, позволив своим словам повиснуть в воздухе.

— Как я оказалась замужем за отцом Дориана? — со смехом сказала она. — Тут всё довольно просто: меня сначала приставили к нему для сбора сведений, а позже приказали его убить.

Моя голова уже плыла от алкоголя, поэтому на миг я не поверил своим ушам:

— Чё?

— Ты меня слышал, — сказала она, прежде чем повториться: — Мне приказали убить Грэма Торнбера.

В какой-то момент у меня отвисла челюсть. Заметив это, я быстро закрыл её, отчётливо щёлкнув зубами.

Элиз улыбнулась:

— Эндрю Трэмонт, Герцог, хотел шпиона в доме Ланкастеров. Он заплатил церкви большую сумму денег, чтобы такого человека заполучить, а поскольку моё начальство уже знало о регулярном посещении Грэмом борделя, то я стала очевидным выбором.

— Регулярном посещении?

— Грэм был более мирским человеком, чем наш сын. В молодости он приходил в место, где я работала, и сразу же мне приглянулся. Мы с ним регулярно встречались в течение нескольких месяцев, прежде чем пришёл запрос о том, чтобы я попыталась использовать его для пользы Герцога, — тихо объяснила она.

— Так они хотели, штобы ты за ним шпионила? — сказал я, невольно шепелявя.

— Я уже использовала его в качестве источника информации. Они хотели чего-то посложнее. Мне было приказано скомпрометировать его, завести его в ситуации, где ему пришлось бы пойти на мелкий обман — такие вещи, которые казались бы безвредными, но которые, как он знал, шли бы вразрез с желаниями его лорда. В целом, этот метод заключается в просьбах о мелких услугах, которые со временем ставят его в очень невыгодное положение. В конце концов агент прекращает играть, и угрожает выдать свою цель. С этого момента отношение становится неприятным, холодным шантажом и эксплуатацией, цель по сути заставляют пойти в услужение тому, кто платит агенту, — объяснила она.

— И каким ображом это вшё превратилошь в жаказное убийство? — спросил я, и меня внутренне перекосило от моего произношения, но я знал, что никакой надежды не было — алкоголь проник в мой мозг, и я уже начал постепенно неметь.

Она вздохнула:

— Проблема встала, когда он отказал мне в моих просьбах. Он был жуть каким неуступчивым, когда доходило до моих маленьких «одолжений». Он упорно отказывался делать что-либо, что шло вразрез с желаниями Ланкастера. Всё это раздражало, и раздражительнее всего был тот факт, что он всегда носил мне цветы.

— Шветы?

— Когда он пришёл увидеть меня в первый раз, он принёс ромашки, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Почти никто не приносит шлюхе цветы, хотя чем-то неслыханным это не является, но он приносил их каждый раз, когда приходил. Будь уверен, он знал, за что платит, и получал своё сполна, но всегда вёл себя так, будто ухаживал за мной. Для девушки, которая была рождена в семье нетитулованного дворянина, а потом стала проституткой, это была горькая радость. Это напоминало мне о моей прежней жизни, о моих надеждах и мечтах о нормальной жизни. Через несколько месяцев я начала злиться. Я была уверена, что он водил меня вокруг пальца. К тому времени он догадался, в чём заключалась моя игра, настолько много моих просьб он отклонил. Но он продолжал приносить цветы — дикие цветы, лилии, гардении, розы, всё, что он мог найти, в любое время года. Что хуже, он платил вдвое больше, сколько бы я ни просила, всегда говоря: «Это — для тебя, а это — для того, кто позже заберёт твою плату». Он знал, что большую часть зарабатываемых мною денег у меня забирали, поэтому платил дважды, чтобы я и себе могла оставить, и своей госпоже дать её долю. Я не могла понять его, или его мотивы, и это сводило меня с ума.

Пока она говорила, я почти мог видеть Дориана, делающего что-то подобное, если бы он когда-либо осмелел настолько, чтобы зачастить в такое место. Его отец явно тоже был безнадёжным романтиком, хотя, очевидно, был очень приземлённым в своих желаниях.

Леди Торнбер продолжила:

— Мои хозяева теряли терпение из-за отсутствия у меня прогресса, поэтому я наконец решила попробовать что-то более прямое. Во время его следующего визита я призналась в своей двуличности, и пригрозила обнародовать его тайные визиты в бордель. Хотя особого скандала из этого сделать бы не получилось, я убедила себя, что его строгое чувство чести наверняка было основано на гордости, которая не вынесет того, чтобы её запятнали. Я была уверена, что он предаст, лишь бы не запятнать своё имя ни на йоту.

Я засмеялся:

— Ты на самом деле шовсем его не понимала, так ведь?

Она печально покачала головой:

— Да, действительно. Ты должен понять, что в то время моя душа была настолько почерневшей из-за моих обстоятельств и моих действий, что я на самом деле не могла поверить, что кто-то может поступать бескорыстно. Тень в моём сердце убедила меня, что его честь была лишь притворством, которое можно надеть на себя, как пальто, когда идёшь на улицу.

— И што слушилось?

— Он засмеялся надо мной: «Давай, расскажи людям, что пожелаешь», сказал он мне. Он совсем не беспокоился о «видимости» чести, лишь о её сущности, и он знал, что в этом он был безупречен. Он даже хвастался о том, что когда люди увидят меня, то поймут причины его столь частых ко мне визитов. Его это не смущало ни капли.

Элиз нахмурилась:

— Его небрежное отношение меня разъярило, и я вышвырнула его прочь. Потом я доложила о случившемся, и моё начальство решило, что будет лучше его удалить. Они беспокоились, что если он повторит то, что я ему сказала, то кто-то может догадаться о моём конечном нанимателе. Между Ланкастером и Трэмонтом уже было немалое напряжение, и это бы отбросило тень бесчестия на Трэмонта, хотя что-то доказать было бы невозможно. Неделю спустя он вернулся, и я приняла его в совсем не так, как прежде. Яд я заготовила за несколько дней до того — медленно действующий яд вроде того, что я дала тебе, когда похитили Дориана. Я настолько искусно подсыпала его в его чашку, что у него не было шансов, но потом… — на миг её голос затих.

Её рассказ создал такое драматичное напряжение, что я забеспокоился:

— И што потом?!

На щеке Леди Торнбер остался тонкий след от слёз:

— Погубила меня, я думаю, его улыбка… или, быть может, это был его доверчивый взгляд. Когда он поднял чашку к своим губам, его взгляд пронзил моё сердце, и я не могла просто смотреть, как он это выпьет. Я поймала его руку, и призналась в содеянном. Я всё ещё не осознавала свои истинные чувства. Я просто не могла позволить ему умереть. Когда он не разозлился на меня за содеянное, я сама вместо этого разозлилась на него. Я уже сказала ему уйти, ради него самого, но он отказывался слушать меня. Всегда был таким упрямым. Когда я спросила его, почему, он сказал то, что я запомнила навсегда. Он всегда был безупречно вежлив, но в тот день его терпение наконец истощилось: «Элиз, ты — самая глупая женщина из всех, кого я встречал, ибо ты не знаешь своего собственного сердца. Ты утверждаешь, что мир полон тьмы, и что все действуют ради своей собственной выгоды, но игнорируешь доводы своего собственного сердца. Ты любишь меня не менее пылко, чем любая женщина когда-либо любила мужчину, а я любил тебя с того первого дня, когда я пришёл сюда. В моей груди бьются два сердца, твоё и моё. Поэтому-то ты и не могла позволить мне отпить из той чашки. Глубоко внутри ты знала, что яд убьёт нас обоих». В ответ на это я разозлилась ещё больше, — продолжила Леди Торнбер. — Я назвала его глупцом, что любит шлюху, которая никогда не ответит ему взаимностью. Я осмеяла его чувства, и подшутила над цветами, которые он принёс. Я сказала все гадости, какие только могла придумать, чтобы спровадить его, но всё это время моё сердце плакало внутри.