Себастьян Кастелл - Клинок предателя

— Охраннику… палачу. Значит, это ты?

Теперь все понятно. Она использовала свои чары над охранником, чтобы навестить меня в узилище. Вот что изменило его.

— Я думал… Думал, это мои слова, то, что я ему говорил… Я бы никогда не попросил тебя о таком…

— Глупец. Конечно же, его изменили твои слова, но и мои ласки тоже. Твоя мудрость пробудила его разум, а мое тело — его сердце. Иногда в мире все происходит именно так, и мне нечего стыдиться, даже если ты попытаешься упрекнуть меня.

— Прости меня, — пробормотал я. — За все.

— И опять ты не можешь поверить в то, что достоин любви, — отвернувшись, сказала она.

Я протянул руку, но она отстранилась.

— Я не могу бросить девочку. Даже если я отрекусь от Кеста с Брасти, от королевского приказа и всего остального. Девочка решила остаться в городе до конца Ганат Калилы, чтобы сохранить имя своей семьи, и я не могу отпустить ее одну.

— Лучше скажи «не брошу», Фалькио: не нужно, словно ребенок, делать вид, что от тебя ничего здесь не зависит.

— Я не брошу ее, Эталия.

Она снова повернулась ко мне — в глазах стояли слезы.

— Значит, ты не исцелился, ты все так же сломлен и до сих пор не веришь, что заслуживаешь любви. Считаешь, что должен драться, драться и драться, пока не умрешь, и только тогда придет избавление, только тогда ты освободишься и начнешь искать меня. Ты все еще ранен, Фалькио, и потому ты ничего мне не должен. Иди навстречу своей погибели, а я пойду навстречу своей.

На этом все и закончилось. Она села на стул у окна и тихо плакала, пока я надевал одежду, приготовленную для меня. Наконец я застегнул плащ, и он показался мне таким тяжелым, как никогда прежде.

Я заговорил с ней в последний раз, зная, что это глупо, но не мог сдержаться. Эталия права, но правы и Кест с Брасти. Когда мы придем на Рижуйский валун в конце Кровавой недели, герцог просто нарушит клятву и пошлет своих солдат убить нас. Я явился сюда не побеждать, а умереть, пытаясь победить.

И все же…

— Когда все закончится, — сказал я, встав перед ней на колени, — когда девочка будет в безопасности, я приду сюда, куда угодно, где бы ты ни была. Если я приду, ты примешь меня? Поверишь в то, что я хочу счастья и любви?

Она грустно улыбнулась мне на прощанье.

— Если ты вернешься, я буду ждать тебя здесь. Если ты вернешься, я скажу тебе «да».

В голосе ее была такая печаль и обреченность, что я понял: мы больше никогда не увидимся.

Торжества по случаю окончания Кровавой недели проводились на Тейяр Рижу, или Рижуйском валуне, как называли это место жители. Площадь, с которой начинался город, лежала прямо у стен герцогского дворца. Вообразите огромный, почти идеально плоский камень величиной с городской квартал, обсаженный со всех сторон шелковистой травой и яркими цветами, испускающими сладковатый аромат. А теперь представьте, что вся эта красота находится в центре самого развращенного города в мире.

Толпа собралась огромная, потому что герцог требовал, чтобы в День посвящения на Валуне сходились все жители города. В давние времена в этот день проводился ежегодный городской праздник в память о битвах, в которых воевали предки, чтобы отстоять Рижу. Но когда из своих странствий по Востоку герцог привез новые обычаи, Кровавая неделя стала начинаться как раз за семь дней до Дня посвящения, который сразу же переименовали в Утро милосердия. В этот день все выжившие горожане получали пощаду и обещали герцогу, что сложат за Рижу голову, если это потребуется.

Мы с Алиной затерялись в толпе, внимавшей герцогу. Речь удалась на славу: он долго и витиевато рассуждал о долге и чести, так что к концу оказалось, что эти два понятия означают одно и то же. Все свелось к тому, что нужно исполнять законы и повиноваться дворянам.

Герцог стоял на широком помосте, справа от него расположился Шивалль с сыном, слева — мальчик, помогавший Балу Армидору. Помост охраняли стражники, окружившие его со всех сторон и грозно глядевшие на толпу. Мы стояли почти у самого края, как можно дальше от герцога и его верных слуг.

— А теперь, добрые жители Рижу, — торжественно провозгласил герцог, — городской мудрец зачитает имена благородных домов, чтобы вы не забывали своего долга перед вельможами.

Городской мудрец оказался подслеповатым дряхлым стариком. Его работа состояла в том, чтобы называть имена знатных семейств. Чем благороднее ваша кровь в глазах богов, тем выше находится ваше имя в списке и тем позже его назовут.

— Зачитай имена, — приказал старику герцог. — Зачитай имена, и пусть все узнают, что городской мудрец вещает от имени богов и слово его не подлежит сомнению.

— Калабриан, — промолвил мудрец сиплым голосом, едва лишь герцог закончил.

Мужчина в синих одеждах поднял кулак вверх.

— Иробель Калабриан постоит за Рижу! — воскликнул он.

Раздались аплодисменты.

— Олдет.

Встала женщина с детьми и подняла кулак.

— Маллия Олдет постоит за Рижу! — прокричала она.

Снова захлопали.

Так продолжалось некоторое время, пока от мелких дворян не перешли к крупным. Я спрашивал себя, какова роль городского мудреца: неужели боги в самом деле различают людей по крови и считают одних более важными, чем других? Есть ли у них предпочтения, и если да, то на чем они основаны? Ответов я не знал, потому что жизненный опыт говорил мне, что боги с удовольствием проливают любую кровь, и чем больше, тем лучше.

— Хамбер, — молвил мудрец.

Ришель Хамбер. Очередной дворянин, клятва верности, ликование.

Вряд ли простолюдинов это действо развлекало. Но дворяне были их хозяевами, покровителями и покупателями — наверное, так бедняки могли проследить за тем, кто еще жив, а кто уже умер, чей род возвысился, а чей пал.

— Баррет.

— Перрен.

— Квистеллиос.

— Зьерри.

Мудрец все продолжал перечислять знатные семейства, но фамилию Тиаррен так и не назвал.

— Лучше уйти, — сказал я, взяв Алину за руку. — Ничего не выйдет.

Она освободилась.

— Он еще не закончил!

— Слушай, — рассердился я и ткнул пальцем в помост, на который поднимался герцог, чтобы сказать очередную речь, — мудрец уже перечислил все семейства в списке. Имя герцога идет последним, потому что у него самая благородная кровь.

— Джиллард, — произнес мудрец точно таким же голосом, каким вызывал остальных.

— Андреас Джиллард постоит за Рижу! — с облегчением выкрикнул герцог. Он поднял кулак вверх, и толпа радостно заревела. Постепенно ликование начало угасать, но он снова ткнул кулаком в небо и вызвал новый прилив радости. Герцог проделал это еще три раза и лишь тогда успокоился. — А теперь, — сказал он, — я провозглашаю…

— Алина, — послышался сиплый голос.