Елена Кисель - Немёртвый камень

— Больно, Фелла… Даже с Холдоном не было так, потому что тот изначально не был до конца человеком. Видеть живое существо, которое внутри… хуже камня, потому что камни не умеют лгать…

Он замолчал наконец, но облегчения не пришло. Фелла почувствовала, как опустились плечи Мечтателя, заглянула ему в лицо — и увидела, что он уже смотрит в никуда.

Теперь она стала бояться этих провалов не в пример больше.

— Экстер, вернись. Ну, что же ты, мы же не закончили разговор. Ну, куда ты? Экстер, я понимаю, что больно, но ты посмотри на это, ну, как мотив для стихов, или что-то в этом роде, прочитай мне что-нибудь или сыграй, только не молчи…

Что за чушь она несла? Она сама себя не слышала, видела только взгляд Мечтателя, уходящий в далекое прошлое, к черным ирисам, к жадным теням, которые там ждут…

— Не молчи же, говори, читай, очнись…

Он разомкнул губы и начал медленно, будто в сомнамбулическом полусне выговаривать строчки:

С кем бы мне посидеть под изменчивым небом,

С кем бы мне помолчать о любви и о нежности?

С этой башни земля превращается в небыль,

Растворяясь в безлюдной и звездной безбрежности.

Одиночество — явь. Ожидать нет резона –

Лишь стоять, и молчать, и глядеть в постоянное…

И замерзшие слезы с неласковым звоном

Упадут, не разбившись: они не стеклянные.

Облегченный вздох Бестии, когда она увидела, что глаза Мечтателя становятся более осмысленными, застрял в горле: Экстер читал так, будто его что-то заставляло выговаривать рифмованные строки:

Я — лучистый хрусталь, воплощенная ясность,

Легче камнем прожить: не болит и не греется.

Но зачем, уходя в пустоту и безгласность,

Каменея до сердца, продолжаю надеяться?

Лицо директора исказила гримаса страдания, и последние слова он дочитал, давясь собственным шепотом и чьей-то чужой болью:

Может быть, хоть слезинка с ресницы сорвется

Просто каплей воды, а не искрами зимними?

Может быть, кто ушел — тот однажды вернется,

И прозрачные губы разомкнутся

для имени.

И недоуменно потрогал свою мокрую щеку. Потом виновато посмотрел на Бестию.

Фелла была бледной и перепуганной насмерть.

— Экстер, — глухо проговорила она. — То, что ты читал… было точно не про этого Берцедера. Это… это не его . Ты видел что-то или кого-то? Кого-то другого?

— Наверное, да, — прошептал Мечтатель, который как всегда не помнил ни образа из своих поэтических видений. — Но кого?

* **

Лестница длинная, но натренированые ноги не устают. И ничего, что раннее утро. Какая, в конце концов, разница, в какой фазе радуга?

Сто лет назад надо было сходить, а она — балда эгоистичная. Кристо как-то сказал, что насчет общения она безнадежна. Тут он был прав.

Еще дюжина ступенек, тут одна раскрошилась, перепрыгнуть.

Кристо и Мелита вокруг нее только что не танцевали вчера — всё доказывали, что жизнь хороша. Молодцы.

Они — молодцы. Она — уродка моральная и хуже вещей, с которыми болтала. Раз не догадалась.

Утреннее самобичевание Дары закончилось вместе со ступеньками. Она преодолела последние и сделала еще несколько шагов, оказавшись напротив единственной белой двери. Постучала и дважды спросила: «Можно?» — перед тем, как войти.

С обитательницей этой комнаты вообще хотелось поостеречься, но Дара с некоторых пор ее не боялась. И вошла, хотя так и не дождалась даже утвердительного жеста.

Лори, стоя вполоборота к двери, смотрела в окно. Золотым жаром полыхали ее волосы. Она не взглянула на посетительницу, никогда не смотрела, если приходила Дара.

Они начали пересекаться после того, как Макс пробудил иглеца, когда Ковальски лежал в целебне без сознания. Сначала Дара, если в комнате была Лори, удалялась от двери со скоростью, приличествующей любому обитателю артефактория. Если же возле Макса сидела Дара, а в комнату заглядывала богиня — Лори мгновенно прикрывала дверь и шествовала дальше, ни на что не претендуя.

Только в последний раз, за день перед тем, как Ковальски очнулся, Лори шагнула в эту комнату, не прячась. Дара поднялась, чтобы уйти, но богиня, кажется, на этом и не настаивала, так что артемагиня просто отступила к стене. Она не видела лица Лорелеи, зато видела, как дрогнула рука богини, когда та погладила Макса по щеке. Лори постояла пару минут, глядя ему в лицо, прикоснулась губами к бледному лбу — и вышла, не глядя на Дару, и артемагиня услышала еще тихий звон перед тем, как закрылась дверь. Тогда она наклонилась, пошарила по полу, и в руках у нее оказалось крошечное зернышко — капелька из прозрачного горного хрусталя. Дара сунула окаменевшую слезу богини в карман и вернулась на свое место у кровати Макса.

Когда он очнулся, она так и не сказала ему о визитах Лорелеи, хотя и хотела. Но как бы это звучало: «Макс, а ты знаешь, тут Лори к тебе заходила. Целовала, плакала…» — так что она не решилась.

Но зато начала заходить к Лори время от времени. Просто по наитию. Сидела у нее в ботинках на кровати, застланной неизменно белым покрывалом. Или заглядывала в окно рядом с ней. Или рассказывала о том, что случилось в артефактории важного или интересного, или даже обычного.

Богиня не возражала, и, если разговор заходил о Максе Ковальски — присаживалась рядом и слушала, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, печально и вопросительно глядя темными глазами. Потом Макс ушел, и у Дары будто что-то выдрали из груди, и только после Боевитого Дня она вдруг осознала, что Гиацинта нет тоже, и значит — Лори осталась совсем одна.

— Можно? — повторила она зачем-то в третий раз, стоя уже внутри комнаты. — Здравствуй. Извини, что я так долго не заходила, но у нас там были всякие… рейды, подготовка… Боевитый День, — уселась, как раньше, на постель, посмотрела на белые, выточенные из камня ландыши на морозно-снежном столе, махнула рукой и призналась: — Много чего было, но только я вру. Просто я не помнила… и не думала. Мне было как-то…как будто сплю и вижу сон, и во сне начинаю задыхаться. Я пыталась спрашивать совета у вещей, но они не понимают и не помогают. Они только твердят, что это пустяк, и это пройдет, а от этого становится еще хуже…

Глухой, тихий и мерный звон отдался в комнате, как отзвук ее собственного голоса. Дара подтянула колени к груди и продолжила негромко:

— А теперь я знаю, что это пройдет, но знаю еще, что это не пустяк. Самое смешное в том, что мы с ним большую часть времени… не ссорились, а пикировались, что ли. При этом он терпеть не мог Кристо, а не меня, хотя мог наорать так, что в ушах звенело. Я рассказывала тебе про «пояс воина»? А какое у него было лицо, когда я по рассеянности сунула лифчик в холодильник… Потом он говорил — спасибо, джемом не намазала, но у меня на уме был совершенно особенный проект…