Мика Ртуть - Принеси меня в жертву [СИ]

— Ненависть к своему телу, — Змей с горечью посмотрел на изуродованную руку.

— О… да, тогда, конечно, наверное… — Данка покраснела еще сильнее и, резко отвернувшись от Змея, направилась к своей комнате. Вот же зараза! И зачем она так ненавидела собственное предающее тело? А с другой стороны, иметь рядом такого бойца — это же прекрасно!

— Если госпоже противно смотреть на меня… — раздался позади шипящий голос.

Данка резко обернулась.

— Шрамы украшают мужчин, никогда не забывай об этом. Не смей даже сомневаться в своей привлекательности!

Рядом хихикнул Флеш и глубоко вздохнул Алмаз. Они шли позади и нагло подслушивали разговор.

— Это еще не победа, соперница, — раздался спокойный голос Фаины. Она стояла в тени, и Данка не видела выражения ее лица.

— Я не хотела, честное слово! — шепнула Дана и заскочила в свою комнату.

— Хозяйка, ну ты даешь!

Флеш с разбега рухнул на кровать, чем вызвал у Алмаза шок. Конь, как только зашли в комнату, направился в угол и встал там, будто его наказали.

— Аламз, ты чего? — удивленно спросила Данка, садясь рядом с Флешем.

— Я всегда стоял в углу у госпожи Симаны.

— Я не госпожа Симана, у меня ты эти глупости брось! — Данка отчего-то застеснялась. — Сиди там, где тебе удобно. У нас тут все по-простому, главное — не наглеть.

— А то наденут ошейник подчинения, — не смолчал Флеш, постукивая пальцами по золотой полосе на шее. — Данка, сюда идет Ньекка.

В голосе крыса послышалась паника.

— Змей! — Данка скривилась. — Ну что за имя дурацкое? Это как кота назвать Котом!

— Это не имя, госпожа моя, это кличка, — отозвался альбинос, оглядываясь по сторонам. Он заглянул под кровать, под шкаф, открыл дверь ванной и там все изучил. Данка следила за ним с интересом. — Мое имя — Шуас из рода темных Шейссов.

— Можно тебя так называть? — на всякий случай уточнила Данка. А то кто их знает, этих нагов? Но какой он все же… соблазнительный. И не альбинос, как ей показалось в полутьме бального зала, а просто блондин с красными глазами. Ресницы и брови у него темно-каштановые и кожа чуть смугловатая. Но все равно он выглядит бледным, особенно рядом с Алмазом. Бледным и изящным. Даже не верилось, что он смог победить Рока.

— Сочту за честь, госпожа моя. — Наг поклонился Данке и замер у окна, скрестив руки на груди.

— Не знаю, что надо Ньекке…

— Не что, а кто, — перебил ее хмурый крыс.

— Она идет за тобой?

— Веришь, мне не хочется больше висеть на крюке в ее спальне. — Флеш беспомощно сцепил руки в замок. — Нет, я, конечно, выдержу… но каждый сеанс терапии от Ньекки отбирает у меня часть сил.

— Вот сучка! — Данка испытывала почти физическую боль за Флеша. И что делать? Решение пришло, как всегда, спонтанно. — Шуас, ты можешь перекинуться в змея?

— Да, госпожа моя.

— Отлично! Вы ко мне привязаны, а значит, я могу приказать? — Флеш кивнул. — Приказываю вам перекинуться и спрятаться! Вы оба мелкие и сможете… — в комнате уже не было ни крысы, ни змеи, только кончик хвоста мелькнул под шкафом, — спрятаться. А нам с тобой, Алмаз, предстоит встретиться с этой дрянью. Или… знаешь, спрячься-ка ты в уборной.

Мужчина согласно кивнул и скрылся за дверью ванной. Вовремя, однако. Как всегда без стука в комнату вошла Ньекка в кожаном облегающем комбинезоне и с плетью в руке.

— Выглядишь как… хм… как представитель клуба «Кожа и плеть» на гей-параде в Гамбурге, — выпалила Данка, чувствуя к богине такую ненависть, что сама испугалась.

— Где он?

— Кто?

— Твой раб.

— Который?

— Меня интересует только крыс, хотя сила нага тоже весьма привлекательна. Но он станет сопротивляться, а мне пока не хочется его ломать. Я хочу питаться на нем долго… Поэтому он будет следующим.

— Слушай, ты… — зашипела Данка не хуже змеи. — Прекрати истязать моих фамильяров! Они мне нужны живыми. И вообще их здесь нет!

Ньекка с безразличным лицом махнула рукой. Дверь ванной комнаты с грохотом распахнулась, и оттуда вышел покорный Алмаз.

— Вот как… спрятала. Значит, думала меня обхитрить? Мне все равно, на ком кормиться, девчонка. В наказание за твою дерзость я возьму этого. Возьму здесь и сейчас. А ты будешь смотреть, как этот мерин умирает из-за твой непочтительности! Он долго продержится, хотя каналы у него и перекрыты.

Данка с ужасом и ненавистью смотрела на красивую и такую жестокую женщину, и в душе у нее поднималась волна ярости.

Богиня взмахнула плетью, и та ожила, развернулась в ее руке и с тихим довольным шипеньем полетела в сторону застывшего у стены Алмаза.

Хлоп! И на красивом лице появился красный рубец. Мужчина вздрогнул и схватился рукой за глаз.

— Не смей шевелиться, раб.

Хлоп! И поперек обнаженной груди легла кровавая полоса. Этот удар был сильнее, рана рассекла кожу, и Алмаз не выдержал, тихо вскрикнул. Ньекка жадно облизнулась.

Хлоп! И вторая полоса пересекла первую. На пол упали капли крови.

Хлоп! Алмаз успел прикрыть лицо, и удар пришелся на левую руку.

Глубокая рана, отстраненно подумала Данка. Почти до кости. Да что это за плеть у нее такая? Не плеть, а колючая проволока. От ужаса и сострадания сердце забыло, как нужно стучать, она вцепилась холодными пальцами в пояс на платье и, не моргая, смотрела на окровавленного мужчину.

Хлоп! Алмаз закричал, схватившись за бедро. Его белые штаны стали красными от стекающей по груди крови.

Ньекка расхохоталась. Ее глаза сияли темным пламенем, на щеках появился румянец, полные губы налились алым цветом. Удары стали сыпаться чаще, кучнее, жестче, рассекая кожу и мышцы. Алмаз уже кричал без перерыва.

Данка вдруг начала чувствовать, как жизнь уходит из израненного тела. Она ощущала его боль, но страшнее боли было чувство безысходности. Одиночества. Он не надеялся, что кто-то придет на помощь, он покорно умирал, обреченно принимая свою судьбу. Это было невыносимо, это было неправильно. Рука сама опустилась на рукоять кинжала, подаренного ей Четом. Алмаз уже не кричал, он упал на колени и даже прекратил закрывать руками лицо. Он был готов умереть. Данка знала, что он хочет этого. Он никому не нужен. Хозяйка предала его. Все люди, с кем он общался, предавали его. Он никогда больше не увидит бескрайних степей, не пронесется весной по цветущему лугу, у него никогда не будет возлюбленной, не будет семьи… люди все решили за него. Так зачем сопротивляться?

Данка всхлипнула. Когда погибли родители, родственники настаивали, чтобы ее отдали в детский дом, мол, бабушка стара и не сможет воспитать ребенка. Никому не было до нее дела, никому… они решили за нее…

— Не смей так думать! — заплакала Данка и, шагнув вперед, с силой загнала клинок в спину взмахнувшей плетью Ньекке. Под левую лопатку. Еще и навалилась сверху, сбивая с ног и придавливая к полу своим весом. — Сдохни, сучка! Сдохни! — кричала она, рыдая и ненавидя так сильно, как никогда никого не ненавидела.