Татьяна Коростышевская - Кисейная барышня

— А сестра ее, фрау Юнг, — я уже не замечала, которая именно из Март что говорит, настолько быстро они тарахтели, — тоже старая, но помоложе, сказала, что это про ведьм.

Последнее слово было произнесено шепотом.

— Почему про ведьм?

— А про это она ничего не говорила.

— Манифик, — пробормотала я и продолжила нормальным голосом: — Значит, кроме моряков разузнайте мне про руянских ведьм и почему они белые и черные, либо летние и зимние. Кстати, у вас, дорогуши, на теле меток нет?

Меня заверили, что никаких меток, даже предложили заголиться для демонстрации телесной чистоты. Я от осмотра отказалась, подумала, стоит ли сызнова дать денежки, но решила с этим не частить. Обе Марты явно получали удовольствие, вызнавая для меня информацию, а когда работают для радости и не для прибыли, все лучше выходит.

— Старуха Юнг точно ведьма, — сказала Марта-худая. — Поэтому она эту фризку утопшую и приветила.

— И чародею столичному помогать не спешила, — поддержала ее подруга.

— А то, что покойница была ведьмой, все уже знают?

Девушки переглянулись и захихикали.

— Там же Мориц был, когда господин Фальк метку нашел.

— А Мориц женат на двоюродной сестре мужа моей тетушки.

— Ага. На тетушке моего кузена Симона, того, который…

Все они тут друг другу родственники, ничего в тайне не удержится, кроме того, что я больше всего хочу знать.

Горничных я отпустила, Гавру отдала половинку припрятанного со вчера пирожка. Что делать теперь? Спать я буду ночью. Решено, буду. Без Маняши страшно, но выхода нет. Может, она ждет, когда я к ней приду, рассказать что-то хочет, направить.

До ужина время еще есть, надеюсь, обещанный Шароклякиной моцион будет проходить после оного. Аппетит я и так нагуляю. А пока можно посетить отельную библиотеку. Ничего серьезного она мне, конечно, не предложит, там романчики в основном французские. Зато можно полистать подшивки столичных газет.

Я заглянула в гардеробную, присмотрела наряд, в который предстояло переодеться к вечерней трапезе, подозвала Гавра и покинула апартаменты.

Серафиму он догонять не стал, прикрыл дверь, которую эксцентричная барышня оставила распахнутой, и рухнул на постель, прикрыв отяжелевшие веки.

Волшба отняла много сил, а ему предстояло сегодня еще работать. Сима, Фима, Серафима, папина дочка, вздорная барышня, авантюристка, командирша и… просто красавица. Ее порывистый неумелый поцелуй не оставил Ивана равнодушным, да и кого бы оставил, но, к счастью, настолько удивил его высокородие, что тот попросту не успел ничего предпринять в продолжение.

Чародей улыбнулся воспоминаниям. Прощения еще испросила, дурочка.

Он потянул носом, от подушки едва заметно пахло ванилью. Тяжелый аромат духов Натальи Наумовны почти совсем развеялся, но Иван махнул рукой, чтоб створка окна поднялась, впуская в комнату свежий воздух. Однако госпожу Бобынину пора попридержать, пока ее воображение не завело барышню в нелепую ситуацию. Тип женщин, к которым принадлежала кроткая голубица Наташенька, был Зорину прекрасно знаком. Аффектированная жертвенность, душная, жаркая. «Жалейте меня, отважные рыцари, — предлагает она мужескому полу. — Жалейте и оберегайте». И никогда им тех жалений довольно не бывает. Рыцарь чаще всего осыпаем упреками, не словесными, нет, демонстрируемыми скорбными вздохами да тихими слезами.

Он задремал и, когда уже почти погрузился в сладкий дневной сон, был безжалостно из него исторгнут. В коридоре отказывали от места. Громко, безапелляционно, неотвратимо. Голос барышни Бобыниной Зорин узнал, поэтому предположил, что второй участницей скандала была гризетка Лулу. Последняя на упреки не отвечала, но, когда особо едкая тирада завершилась дверным хлопком, до слуха чародея донеслись шаги и скрип лестницы. Бывшая горничная, видимо, не стремилась теперь соблюдать тишину.

Иван Иванович понял, что сызнова заснуть ему не удастся. Посмотрел на часы, половина четвертого, до заката часов пять. Этого времени довольно, чтоб восстановиться магически, значит, усмирение Крампуса произойдет сегодня еще до полуночи.

Библиотеку Зорин посещать не собирался. Он, всего лишь умывшись и сменив сорочку, решил прогуляться, но, встреченный на первом этаже Ларисой Павловной Шароклякиной, был решительно пленен и назначен провожатым.

— На руки книг не выдают, — жаловалась матрона, — жадные сарматы, а я без романчика ко сну отойти не смогу. Те, что с собою прихватила, читаны уже, не работают как следует.

Библиотечная зала находилась в другом крыле с отдельным входом и представляла собою уютнейшее двухуровневое помещение, где кроме заполненных фолиантами шкафов и столиков, отделенных друг от друга расписными ширмами, стояли кожаные диванчики и кресла. Посетителей, кроме Ивана с спутницей, не было. Шароклякина кивнула служителю, кряхтя, устроилась в кресле у окна.

— Присаживайтесь, Иван Иванович, — мне-то уж знают что принести. А вы желаете полистать что-нибудь или так и будете на мою неземную красу любоваться?

— Нет ли у вас «Бархатной книги», любезный? — спросил Зорин библиотекаря, а Ларисе Павловне улыбнулся, тетка была ему симпатична.

Искомая книга нашлась, и, судя по девственному ее виду, чародей был первым, кому предстояло шуршать мелованными страницами. Романчик Шароклякиной, напротив, оказался потрепан жизнью и читателями.

— Уединения желаю, — кокетничала Лариса Павловна, — вы, мальчик, гардиночку вот тут поправьте и креслице чуть поверните. Да не мое! Ой, пусти, надорвешься, проказник! То, в которое его высокородие сядет!

«Мальчик», седоволосый господинчик средних лет, прислуживал на совесть, в результате чего Зорин с пожилой чаровницей оказались как будто в алькове.

— Славно, — решила Шароклякина и, оглянувшись по сторонам, водрузила на нос пенсне. — Что там мой злонравный Ромуальд, смягчила ли его черное сердце прелестная Розалинда?

Она раскрыла книгу на середине, полистала, отыскивая закладку.

Зорин подождал, пока Лариса Павловна погрузится в чтение, и придвинул к себе «Список старых и честных родов Берендии». Самый первый «Список» некогда, еще во времена становления династии, был переплетен в бархат, отчего и получил свое название «Бархатная книга». Наталья Наумовна немало гордилась тем, что ее предки в этой книге фигурировали, и Ивану Ивановичу стало любопытно, за какие именно заслуги Бобыниных туда включили.