Себастьян Кастелл - Тень рыцаря

Ладно, подумал я. Пусть последнее, что они от меня услышат, ранит их сильнее всего. Пусть этот последний нож, который я метну, будет заточен истиной. И я начал цитировать законы, которым меня научил король, один за другим, как делал это в лучшие моменты своей жизни, когда стоял бок о бок с плащеносцами. Как я делал это, когда думал, что скоро сгину в подземельях Рижу. Я начал с первого закона. Я повторю его сотню раз, сказал я себе. А затем перейду ко второму.

– Первый закон гласит, что все люди свободны, – тихо пропел я. – Ибо без свободы выбора люди не могут служить от всего сердца, не могут служить ни богам, ни святым, ни королю.

Голос мой оказался настолько тихим, что ни Герис, ни Дариана не услышали его. Трин же взглянула на меня, наклонилась вперед, словно пыталась понять, что я говорю.

– Первый закон гласит, что все люди свободны, – повторил я.

Голос мой стал немного сильнее, подумал я. Я пел снова и снова, Трин подошла ближе и почти приложила ухо к моему рту. Я продолжил петь, повторял одни и те же слова, зная, что в них есть магия, что если повторять их раз за разом, то они разрушат порок и в моей душе, и вокруг меня.

Наконец Трин отступила.

– Думаю, он готов к девятой смерти, – сказала она, не отводя от меня глаз, и выглядела при этом искренне удивленной.

– Почему вы так считаете? – спросил Герин.

– Потому что он все время повторяет «убейте меня, убейте меня».

– Ты собираешься мне рассказать, о чем там говорится? – спросил я.

Мы с королем Пэлисом обедали на террасе, выходившей на луг за стенами замка Арамор. Обсуждали недавний имущественный спор. Погода стояла на славу, в небе виднелись легкие облака, «просто для украшения», как говаривала моя матушка. Кто-то из челяди принес королю записку, и как только он развернул ее, лицо его побледнело. Следующие пару минут Пэлис сидел, молча глядя в пустоту.

– Я кое-что сделал, Фалькио, – наконец сказал он.

Пэлис взял серебряный кубок и поднес к губам, руки его дрожали.

– Ваше величество?

– Это… – Он отпил глоток, затем осторожно поставил кубок на стол, словно считал, что не имеет права пить вино.

Король поднялся, подошел к высокому окну с витражом под аркой и выглянул во двор, где упражнялись плащеносцы.

– Короли используют людей, Фалькио.

Я даже не знал, что сказать, и попытался превратить всё в шутку:

– Разве это не входит в обязанности королей? Кто может – делает, кто не может – правит.

Но Пэлис не купился на это и не засмеялся.

– Это необходимо, – сказал он, словно требовалось объяснение. – Иногда ты понимаешь, что нужно послать людей в бой и они, скорее всего, погибнут. С этим я жить могу. Но бывает, что ты распоряжаешься жизнью человека, не зная наверняка… не будучи уверенным, что имеешь право. Делаешь допущение… Нет, не так. Идешь на пари. Или даже исполняешь свою прихоть.

Я не понимал, к чему он клонит. Король ненавидел насилие, он ненавидел рисковать нашими жизнями. Мы все это знали.

– Мы пошли на это добровольно, – отозвался я. – Плащеносцев никто не вербует, не то что у герцогов…

– Рыцарей тоже никто не вербует, – возразил он.

Я чуть не сплюнул: в те дни даже малейшего упоминания о рыцарях хватало, чтобы вывести меня из себя.

– Прошу прощения, ваше величество, но рыцари берут в руки оружие, чтобы пощекотать свое эго, веря, что богатство, подготовка, доспехи и боги знают что еще делают их такими важными, что они будут жить вечно. Когда рыцаря убивают в бою, на лице его появляется удивление.

– А плащеносцы?

– Мы проводим жизнь в служении, ради справедливости в стране и в мире.

Король горестно рассмеялся.

– Наша страна очень маленькая, Фалькио. Когда-нибудь ты перейдешь границу королевства и поймешь, насколько мы ничтожны.

– Что ж, я начну бороться за справедливость здесь, а потом поеду и в другие страны, когда появится больше времени.

Он обернулся и посмотрел на меня, как всегда, криво улыбаясь.

– До чего ж ты в себе уверен, первый кантор.

– Нет, я в тебе уверен.

Лицо его погрустнело, и король отвернулся.

– Иногда, Фалькио, твоя вера настолько тяжела, что я не могу ее вынести.

– Да я…

Он махнул рукой, и я замолчал. Повисла тишина: Пэлис выглядывал в окно, я молча сидел в нескольких футах от него. Король меня не отослал, и спустя пару минут я решил воспользоваться нашей дружбой.

– Что ты сделал?

– А-а?

– Я спросил, что ты сделал? – Если он собирался послать кого-то из плащеносцев на задание, с которого тот вряд ли вернется, я хотел это знать. – Ты явно совершил то, что терзает твою совесть. Кого ты послал?

Он покачал головой.

– Того, кого ты не знаешь.

Отчего-то этот ответ удивил меня. Плащеносцы были самыми искусными поединщиками в стране, и в те дни я знал каждого из них по имени. Послать того, кто не настолько искусен, довольно… жестоко.

– Если задание так важно, то почему бы не послать кого-то из нас?

– Потому что мне нужен был человек, которого можно развратить. – Он повернулся ко мне. – И я хотел надеяться на то, что он сможет преодолеть порок, способный уничтожить душу любого человека.

– Каким образом?

– Довольно, – сказал Пэлис. – Я устал от твоих вопросов, Фалькио. Устал, что ты сидишь и смотришь на меня как на…

Он смял записку и уронил ее на пол.

– К черту твою веру, Фалькио.

Король вышел через открытую дверь и побрел к замку, оставив меня одного с едой, питьем и моими заметками об имущественном споре. Спустя несколько минут я нагнулся и поднял смятую записку. Расправил ее и прочитал.

Там была всего лишь одна строчка, написанная женской рукой. «Я пропала».

Утром девятого дня я уже не заботился ни о боли, ни о жизни, ни даже о своей душе. Дашини утратили надо мной власть.

Дариана, Герин и еще двое дашини остались со мной. С одной стороны поляны на земле сидела Валиана, связанная по рукам и ногам. С другой – барды, живая и мертвый: тело Колвина воняло так сильно, что даже я начал ощущать запах, но оно все еще висело, привязанное к дереву. Нера, как всегда, смотрела на меня. Изо рта у нее торчал кляп. Я чувствовал себя виноватым под ее тяжелым взглядом.

Они хотели, чтобы трубадуры увидели то, что дашини сделали со мной, а затем рассказали эту историю всему свету – но Валиану они точно убьют: она для них никакой ценности не представляет. Она лишь маленькая, уродливая частичка моей смерти.

Даже сквозь мучительное изнеможение я понимал всю иронию ситуации. Сначала я винил во всем лекаря. Почему Фиренси отпустил ее? Ее тяжело ранили клинком – нужно было привязать ее к постели на месяц. Я пытался проклинать его, но не нашел в себе сил.

Валиана искала смерть с тех пор, как надела этот чертов плащ, чтобы доказать всему миру, что героизм – удел не только знатных. «Я – Валиана валь Монд, черт возьми. И я заставлю с собой считаться». Заставит, конечно. Дашини используют ее для того, чтобы сделать мою смерть немного хуже, – вместо того чтобы вдохновлять других, она раз и навсегда станет доказательством для грядущих поколений, что смерть благородной не бывает.