Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

Девушка уверенно подошла к столику.

Провидомин сидел будто прибитый к стулу. Побледневшее было лицо начало темнеть, глаза наливались злобой.

– Осененный Ночью…

– Вам сюда нельзя, – отозвался Провидомин. – Уходите. Немедленно.

– Мы…

– Кто «мы»? Оглянись, жрица. Где твои спутники?

Она оглянулась: последний из паломников как раз выбегал из таверны.

Провидомин хмыкнул.

Девушка, к ее чести, держалась на удивление спокойно. Неподпоясанная мантия распахнулась, и Спиннок Дюрав увидел, что она еще почти подросток. Жрица? Ах да, Великий курган, Искупитель…

– Осененный Ночью, – повторила девушка; мало кто отказался бы слушать ее приятный голос. – Я здесь не по своей воле, меня попросили мои спутники. Пускай им не хватило храбрости изложить свою просьбу, но это не умаляет ее значимости.

– Они пришли не просить, а требовать, – сказал Провидомин, – однако увидев меня, поняли, что не смеют, и потому ушли. Тебе стоит последовать их примеру.

– Я должна…

Провидомин вскочил со стула, да так резко, что Гарстен с Фулдитом, хоть и были оба навеселе, испуганно воззрились на него.

А вот жрица даже не шелохнулась.

– Я должна довести дело до конца, ради них и ради себя. Паломники страдают…

– Замолчи, – перебил Провидомин. – Ты не смеешь со мной так говорить.

– И все же позволь мне закончить.

Сталь в ее голосе явно поразила Провидомина. Гарстен с Фулдитом, подхватив бутылки и кружки, поспешили удалиться.

Спиннок Дюрав поднялся и, кивком попрощавшись с жрицей и Провидомином, направился к выходу. Проходя мимо Ресто – тот стоял с кувшином, не зная, что делать, – он сказал шепотом:

– Запиши весь этот вечер на мой счет. Провидомину будет не до тебя.

Ресто удивленно вскинул брови, но кивнул.

Спиннок Дюрав ждал в темноте напротив входа в «Скребок». Паломников снаружи, как ни странно, не было: все сбежали и наверняка уже добрались до лагеря. Да, внутреннего стержня последователям Искупителя явно недоставало.

За исключением жрицы, мысленно поправился Спиннок. А вот, кстати, и она.

Даже с десяти шагов было видно, что у нее как будто подкашиваются ноги. Поплотнее запахнувшись в мантию, жрица сделала три, четыре шага, потом замерла и повернулась в сторону Спиннока.

Он вышел ей навстречу.

– Прошу прощения, жрица.

– Ваш друг выпил кувшин в одиночку, – сказала она. – Так что ночь будет долгой. Если вам не все равно, заберите его через пару-тройку колоколов. Не хотелось бы, чтобы он валялся в беспамятстве на грязном полу.

– Разве такое развитие событий вас бы не устроило?

Жрица нахмурила брови.

– Нет. Он – Осененный Ночью.

– Кто-кто?

– До недавнего времени, – ответила жрица, помолчав, – он каждый день приходил к Великому кургану и вставал перед ним на колени. Не молился, не приносил дары.

– Что же он там делал? – не понял Спиннок.

– Думаю, ему хотелось бы сохранить это в тайне.

– Он мой друг, жрица. Я прекрасно вижу, что он не в себе…

– И почему вы так за него переживаете? Сильнее, чем просто друг, я чувствую. Друзья обычно дарят сострадание, иногда больше, но каждый втайне радуется, что беда случилась не с ним. Но между вами и Провидомином все иначе. – Она подошла ближе и внимательно вгляделась в лицо Спинноку. – Вы нуждаетесь в нем, и чем глубже его раны, тем сильнее кровоточит ваше сердце.

– Матерь Тьма, женщина!

Напуганная его тоном, жрица отпрянула и отвела глаза.

– Простите меня, сударь. Провидомин приходит к Великому кургану, чтобы преподнести Искупителю самый драгоценный дар: разделить с ним его одиночество . Взамен он не просит ничего. – Жрица провела рукой по коротким волосам. – Я хотела передать Провидомину кое-что, но он не стал меня слушать.

– Могу ли я…

– Сомневаюсь. Я хотела донести до него, что́ чувствует Искупитель. Он скучает , сударь. Скучает по вашему другу. – Жрица со вздохом отвернулась. – Если бы люди молились бескорыстно, если бы приходили к своему спасителю не ради его звания и бремени, а просто как друзья… – Она оглянулась через плечо. – Что́ бы тогда случилось, как думаете? Вот бы знать…

Спиннок смотрел ей вслед. Он был слишком унижен и потрясен, чтобы догонять и требовать ответов – подробностей, – в которых нуждался. Узнать, чем он может помочь. Провидомину. Ей.

Ей?

Она-то тут при чем? Бездна, что она со мной сотворила?

И откуда, во имя Матери, у Провидомина силы отказать ей?

Сколько женщин у него было? Он сбился со счета. Наверное, стоило хотя бы с одной поделиться даром долголетия. Это, пожалуй, лучше, чем наблюдать, как спутницы жизни увядают, теряют молодость, красоту, и единственный выход – убрать их с глаз долой, заточить куда-нибудь в башню на одиноком бугре. А как еще тут поступишь? Старость делает людей жалкими и тем самым оскорбляет чувствительную натуру Каллора. Он видел в глазах своих женщин слишком много горечи, слишком много злобы и зависти. С другой стороны, а он разве не стареет? Конечно, то, что для обычного смертного год, для Каллора – удар сердца, но и его лицо изрезано морщинами, мышцы одрябли, волосы побелели…

Дело ведь не в том, чтобы выбрать наиболее медленно горящее полено, так? С этой мыслью Каллор ткнул костер ногой, взметывая искры в ночное небо. Есть что-то в тепле, которое происходит от быстрого сгорания. Твердое дерево медленно тлеет, мягкое – чадит, а затем рассыпается в пепел. Зато молодое, сочащееся смолой, – как оно вспыхивает! Редкий мужчина устоит перед подобным жаром.

Увы, но всех своих отпрысков ему приходилось убивать. Несомненно, это печалило большинство его жен и любовниц. Однако Каллор был не жесток, вовсе нет. Он не ждал, а сразу же отрывал уродливых младенцев от матерей, стоило им покинуть утробу, – это ли не сострадание? Никто не привязывается к мертвым, даже мать.

Привязанности… Вот уж на что трата времени, более того – слабость. Хочешь править империей, а тем паче сотней империй, будь беспристрастен. Из всего нужно уметь извлекать пользу, переделывать под свои прихоти. Каллор любил начинать монументальные стройки, призванные увековечить его правление. Однако мало кто понимал, что затевалось это не ради результата, а чтобы еще раз продемонстрировать полный контроль над жизнью, верностью и усилиями народа. Стройки длились десятилетиями, рабы трудились над ними каждый день, поколения сменяли друг друга – и все равно никто не видел главного: что Каллор просто вытягивает из своих подданных смертную жизнь, год за годом, себе на потеху. Любой, у кого есть хоть толика здравого смысла, ужаснулся бы подобной жестокой несправедливости.

В этом-то, по мнению Каллора, крылась подлинная загадка цивилизации, и за все время он так и не приблизился к разгадке. Чем объяснить готовность вполне разумных (ну, в какой-то степени) людей добровольно отдавать значительную долю своей и без того короткой жизни в услужение другому? Ради чего? Ах да, ради безопасности. Стабильности. Ведь что нужно человеку: крыша над головой, еда на столе и любимый отпрыск, которому суждено повторить родительский путь. Но неужели это равноценный обмен?