Сюзанна Кларк - Пиранези [litres]

Я сидел и думал долгое время. Я не помнил, чтобы вырывал эти страницы. Но кто еще мог их вырвать? И я уже убедился, что не помню многих событий. Не помню многое из того, что делал сам (например, писал эти страницы). А значит, я мог их вырвать.

Но если я вырвал страницы, то что с ними сталось? Куда я их дел?

Я взял клочки, которые нашел в Восемьдесят восьмом западном Зале, и разложил некоторые перед собой, чтобы получше рассмотреть. На одном – угловом – стояло число 231. Это был номер страницы из Дневника № 2.

Быстро – почти лихорадочно – я принялся складывать обрывки. Примерно тридцать записей относились к периоду, который я обозначил «15 сентября 2012 г. – 20 декабря 2012 г.». Самая длинная из них была озаглавлена: «События 15 ноября 2012 г.»

Я пришел к нему в середине ноября. Был пятый час, холодные синие сумерки. День выдался непогожий, фары машин дробились на пиксели дождем, асфальт пестрел коллажем из мокрых листьев.

На подходе к дому я услышал музыку. Реквием. Под Берлиоза я нажал кнопку звонка и стал ждать.

Дверь открылась.

– Доктор Кеттерли? – спросил я.

Передо мной стоял высокий худощавый мужчина на шестом десятке. Красивый. Голова аскета с высокими скулами и лбом. Глаза и волосы темные, кожа смуглая. Залысины, но небольшие. Аккуратная, чуть заостренная бородка. Проседь в бородке заметнее, чем в волосах.

– Да, – сказал он. – А вы Мэтью Роуз Соренсен.

Я подтвердил.

– Заходите, – сказал он.

Помню, что запах дождя, пронизывающий улицу, не исчез в прихожей, а как будто усилился; в доме пахло дождем, облаками и воздухом – безграничным пространством. Пахло морем.

Что было очень странно для многоподъездного викторианского дома в Шафтсбери-парке.

Он провел меня в гостиную. Все еще звучал Берлиоз [*] . Кеттерли прикрутил звук, но музыка оставалась фоном нашего разговора: саундтрек катастрофы.

Я снял сумку с плеча и положил на пол. Кеттерли принес кофе.

– Насколько я знаю, вы ученый, – начал я.

– Был ученым, – чуть устало объяснил он. – Лет пятнадцать назад. Сейчас я частнопрактикующий психолог. Научный мир меня не принял. У меня были неправильные идеи, неправильные друзья.

– Как я понимаю, сотрудничество с Арн-Сейлсом не прибавило вам симпатий со стороны коллег?

– Именно. Люди по-прежнему думают, будто я знал о его преступлениях. Это неправда.

– Вы с ним видитесь? – спросил я.

– О господи, нет, конечно! Уже лет двадцать. – Он раздумчиво глянул на меня. – А вы говорили с Лоренсом?

– Нет. Разумеется, я ему писал. Однако он пока отказывается со мной встречаться.

– Похоже на него.

– Я думал, может быть, он не хочет со мной говорить, потому что стыдится прошлого.

Кеттерли коротко, невесело хохотнул.

– Вряд ли. Лоренс ничего не стыдится. Он просто все делает назло. Если кто-нибудь скажет «белое», он скажет «черное». Если вы говорите, что хотите с ним увидеться, он не захочет вас принять. Вот такой он.

Я поднял с пола сумку и достал дневник. Помимо нынешнего дневника, со мной был предыдущий (к которому я обращался почти каждый день), указатель к дневникам и пустая тетрадь, в которой я собирался начать следующий (нынешняя была исписана почти до конца).

Я открыл нынешний дневник и начал писать.

Кеттерли смотрел на меня с интересом.

– Вы пишете ручкой на бумаге?

– Я пишу заметки в формате дневника. Для меня это самый удобный способ упорядочить информацию.

– А вы хороший архивист? – спросил он. – В целом.

– Я превосходный архивист. В целом.

– Занятно, – проговорил он.

– А что? Хотите предложить мне работу? – спросил я.

Кеттерли рассмеялся.

– Не знаю. Может быть. – Он помолчал. – Так зачем вы ко мне пришли?

Я объяснил, что интересуюсь трансгрессивными идеями, людьми, которые их выдвигают, и тем, как их принимают в различных областях – религии, живописи, литературе, естественных науках, математике и так далее.

– А Лоренс Арн-Сейлс – идеальный образец трансгрессивного мыслителя, – продолжал я. – Он преступил множество границ. Он писал о магии, делая вид, будто это наука. Он убедил группу чрезвычайно умных людей в существовании иных миров, куда якобы может их взять. Он был геем, когда это преследовали по закону. Он похитил человека, и никто до сих пор не знает зачем.

Кеттерли не отвечал. К своей досаде, я ничего не мог прочесть на его лице. Если оно что и выражало, то, скорее, скуку.

– Понимаю, все это было давно, – добавил я, стараясь изобразить сочувствие.

– У меня превосходная память, – холодно ответил он.

– О. Замечательно. Сейчас я пытаюсь восстановить картину того, что происходило в Манчестере в середине восьмидесятых. Каково это было – работать с Арн-Сейлсом. Какая была атмосфера. О чем он с вами разговаривал. Чем вас заворожил. Все такое.

– Да-а, – задумчиво протянул Кеттерли, обращаясь к самому себе, – говоря о Лоренсе, всегда употребляют это слово. «Заворожил».

– Вам оно не нравится?

– Конечно, это чертово слово мне не нравится, – раздраженно ответил он. – Вы говорите так, будто Лоренс был кем-то вроде циркового фокусника, а мы – восторженными идиотиками. Все было совершенно иначе. Он любил, когда с ним спорят. Когда защищают рационалистическую точку зрения.

– А потом?..

– Потом он разбивал вас в пух и прах. Его теории были не просто дым и зеркала. Далеко не так. Он все продумал. Не оставил ни одного логического изъяна. И он не боялся соединять разум с воображением. О мышлении досовременного человека он рассказывал убедительнее всех, кого я знаю. – Кеттерли помолчал. – Я не отрицаю, что он прибегал к манипуляциям. Безусловно, и такое бывало.

– Но вы же только что сказали…

– На личном уровне. В личных отношениях Лоренс еще тот манипулятор. На интеллектуальном уровне он был честен, на личном – хитер, как черт. Взять хоть Сильвию.

– Сильвию Д’Агостино?

– Странная девушка. Беззаветно преданная Лоренсу. Единственный ребенок в семье. Очень любила родителей, особенно отца. Оба они – Сильвия и ее отец – были талантливыми поэтами. Лоренс велел ей порвать с родителями, и она послушалась. Послушалась, потому что Лоренс так велел и потому что Лоренс – это волхв [*] и великий чародей, который поведет нас в новую эру человечества. Он ничего не выигрывал от ее разрыва с родителями. Это не обещало ему ни малейших выгод. Лоренс так поступил, потому что ему нравилась власть над людьми. Ему хотелось причинить боль ей и ее родителям. Он поступил так из жестокости.