Сюзанна Кларк - Пиранези [litres]

– Я решила, отчего бы не попробовать. Возможно, я пойму, что ты думал в момент исчезновения. Арн-Сейлс рассказал, что надо делать, как вернуться к дорациональному мышлению. Он пообещал, что я увижу вокруг пути, и объяснил, какой выбрать. Я думала, он говорит о метафорических путях. И меня потрясло, когда пути оказались самые буквальные.

– Да, – сказал я. – Мэтью Роуз Соренсен был потрясен, когда сюда попал. Потрясен и напуган. А потом он заснул, и родился я. Позже я нашел у себя в Дневниках записи, и они меня напугали. Я думал, будто писал их в помрачении рассудка. Теперь я понимаю, что это слова Мэтью Роуза Соренсена и в них он описывает Иной Мир.

– Да.

– А в Ином Мире есть много разного. Здесь слова «Манчестер» и «полицейский участок» лишены смысла. Поскольку здесь такого нет. Слова «река» или «гора» имеют смысл, но лишь потому, что такое изображено в Статуях. Полагаю, что в Ином Мире они существуют. Статуи в этом Мире изображают то, что есть в Ином Мире.

– Да, – сказала Рафаэль. – Здесь ты можешь увидеть лишь изображения реки или горы, но в нашем мире – в ином мире – ты увидел бы настоящую реку и настоящую гору.

Слова эти меня задели.

– Не понимаю, почему ты говоришь, что в этом Мире я могу видеть «лишь» изображения, – произнес я немного резко. – Слово «лишь» подразумевает сравнение в пользу чего-то одного. У тебя получается, будто Статуя каким-то образом ниже того, что она изображает. Я так не думаю. Я бы возразил, что Статуя выше изображаемого, Статуя совершенна, вечна и не подвержена тлению.

– Извини, – сказала Рафаэль. – Я не хотела принижать твой мир.

Наступило молчание.

– А каков он, Иной Мир? – спросил я.

Рафаэль задумалась, как ответить на мой вопрос.

– Там больше людей, – сказала она наконец.

– Намного больше?

– Да.

– Больше семидесяти? – Я нарочно выбрал огромное, невероятное число.

– Да, – ответила она. И улыбнулась.

– Чему ты улыбаешься? – спросил я.

– Тому, как ты поднял брови. Скептически, чуть заносчиво. Знаешь, на кого ты при этом становишься похож?

– Нет. На кого?

– На Мэтью Роуза Соренсена. На те его фотографии, которые я видела.

– Откуда ты знаешь, что там больше семидесяти человек? – спросил я. – Ты сама их считала?

– Нет, но я совершенно уверена. Это не всегда приятный мир. Там много печального. – Рафаэль помолчала и повторила: – Много печального. Не как здесь. – Она вздохнула. – Пойми, пожалуйста. Вернешься ты со мной или нет, решать тебе. Кеттерли заманил тебя хитростью и удерживал обманом. Я не хочу тебя обманывать. Ты пойдешь со мной, только если сам захочешь.

– А если я останусь, ты будешь меня навещать? – спросил я.

– Конечно, – ответила она.

Запись от Двадцать девятого дня Девятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Сколько я себя помню, мне всегда хотелось показать кому-нибудь Дом. Я воображал Шестнадцатое Лицо рядом со мной, воображал, как говорю ему что-нибудь вроде:

Сейчас мы входим в Первый северный Зал. Посмотри на множество прекрасных Статуй. Справа ты видишь Статую Старика, держащего Модель Корабля, а слева – Статую Крылатой Лошади и ее Жеребенка.

Я воображал, как мы вместе посещаем Затопленные Залы:

Сейчас мы спустимся через Пролом в Полу, пролезем вниз по Обломкам Кладки и окажемся в Зале. Ставь ногу туда же, куда ставлю я, и не упадешь. На исполинских Статуях, составляющих отличительную черту этого Зала, удобно сидеть. Посмотри на темные недвижные Воды. Мы можем набрать кувшинок и преподнести их Мертвым…

Сегодня мои мечты сбылись. Шестнадцатое Лицо и я вместе гуляли по Дому, и я многое ей показал.

Сегодня она пришла в Первый Вестибюль рано утром.

– Можно тебя кое о чем попросить? – сказала она.

– Конечно, – ответил я. – О чем угодно.

– Покажи мне лабиринт.

– С радостью. Что ты хочешь увидеть?

– Не знаю, – сказала она. – Что ты захочешь мне показать. Самое красивое.

Конечно, на самом деле я хотел показать ей всё , но это невозможно. Первым делом я подумал про Затопленные Залы, но вспомнил, что Рафаэль не любит карабкаться, и остановился на Коралловых Залах – длинной Анфиладе, идущей на юго-запад от Тридцать восьмого южного Зала.

Мы прошли через Южные Залы. Лицо у Рафаэль было спокойное и счастливое. (Я тоже был счастлив.) На каждом шагу она оглядывалась с восторгом и восхищением.

Она сказала:

– Какое удивительное место! Совершенное. Я немножко его посмотрела, пока тебя искала, но мне приходилось останавливаться в дверях и делать пометки, как вернуться в помещение с минотаврами. Это отнимало кучу времени, и, конечно, я не отваживалась заходить далеко, чтобы не заблудиться.

– Ты бы не заблудилась. Твои указания были идеально точны.

– Сколько времени у тебя на это ушло? На то, чтобы запомнить лабиринт?

Я хотел громко и хвастливо объявить, что знал его всегда, что я и Дом нераздельны. Но, не успев открыть рот, я понял, что это неправда. Я помнил, что помечал мелом Дверные Косяки в точности как Рафаэль. И помнил, что боялся заблудиться.

Я помотал головой:

– Не знаю. Не помню.

– А ничего, если я пофотографирую? – Рафаэль показала блестящее устройство. – Или это… Это не будет неуважением?

– Конечно, ты можешь фотографировать, – ответил я. – Я иногда фотографировал для Дру… для доктора Кеттерли.

Но мне понравилось, что она спросила разрешения. Вопрос показывал, что она, как и я, испытывает почтение к Дому. (Доктор Кеттерли так и не научился уважать Дом. Отчего-то он был не способен к такому чувству.)

Из Десятого южного Зала я завернул в Четырнадцатый юго-западный и показал Рафаэль Обитателей Ниши. Там (как я уже говорил) их десять, и еще скелет обезьянки.

Рафаэль печально на них посмотрела и ласково положила руку на кость – большую берцовую одного из мужчин, – утешая и успокаивая. Не бойся. Все будет хорошо. Я здесь.

– Бедные. Мы не знаем, кто они, – сказала она.

– Они – Обитатели Ниши, – ответил я.

– Кого-то из них, вероятно, убил Арн-Сейлс. Может быть, всех.

Слова были страшные. Я не успел еще решить, что за чувство они во мне вызвали, как Рафаэль повернулась ко мне и с жаром проговорила:

– Извини. Извини, я очень виновата.

Я изумился, даже немного встревожился. Никто не был ко мне добрее Рафаэль; никто не сделал для меня больше. Неправильно, что она просит у меня прощенья. Я поднял руки, отгораживаясь от ее слов.

Но Рафаэль продолжала с тоскливой злостью:

– Он никогда не ответит за то, что с тобой сделал. За то, что сделал с ними. Я снова и снова прокручивала в голове и поняла, что ничего не выйдет. Ему нечего предъявить. Если не объяснять то, во что буквально никто не поверит. – Она глубоко вздохнула. – Я сказала, что это совершенный мир. Но я ошиблась. Здесь есть преступления, как и повсюду.