Сюзанна Кларк - Пиранези [litres]

Но я не Пиранези (или, по крайней мере, не только он) и понимаю, что ничего хорошего из этого, скорее всего, не выйдет.

Я решил написать книгу про Лоренса Арн-Сейлса. Этого хотел Мэтью Роуз Соренсен и хочу я. В конце концов, кто знает работу Арн-Сейлса лучше меня?

Рафаэль показала мне то, чему научил ее Арн-Сейлс: как находить дорогу в лабиринт и дорогу оттуда. Я могу ходить туда-обратно сколько угодно. На прошлой неделе я поехал на поезде до Манчестера и дальше на автобусе до Майлз-Плэттинга [*] . Дошел по унылой осенней улице до многоквартирного дома, поднялся на лифте и позвонил в дверь. Мне открыл изможденный прокуренный мужчина.

– Ты Джеймс Риттер? – спросил я.

Он кивнул.

– Я пришел отвести тебя обратно, – сказал я.

Я провел его теневым коридором, и, когда перед нами возникли величавые минотавры первого вестибюля, Джеймс Риттер заплакал – не от страха, от счастья. Он тут же побежал и сел под огромной мраморной лестницей, где спал в прежние времена. Закрыл глаза и стал слушать приливы. Когда пришло время уходить, он попросил оставить его там, но я отказался.

– Ты не сумеешь себя прокормить, – сказал я. – Ты так и не научился. Если я не буду тебя кормить, ты умрешь, а я не могу брать на себя такую ответственность. Но я буду приводить тебя в это место всякий раз, как ты захочешь. И если решу уйти сюда навсегда, обещаю взять тебя с собой.

Запись от 28 ноября 2018 г.

Тело Валентайна Кеттерли, ученого и чародея, омывают приливы. Я перенес его в тот нижний зал, куда можно попасть из восьмого вестибюля, и привязал к статуе полулежащего мужчины. Глаза у статуи закрыты. Мужчина, возможно, спит; его плотно обвивают толстые змеи.

Тело убрано в пластиковую сетку. Ячейки у сетки такие, что рыба может сквозь них куснуть, а птица – клюнуть, но даже маленькие косточки из нее не выпадут.

Я прикинул, что через полгода кости станут белые и чистые. Тогда я перенесу их в пустую нишу третьего северо-западного зала. Я положу Валентайна Кеттерли подле человека с коробкой из-под печенья. Длинные кости, перевязанные бечевкой, будут лежать посередине, череп – справа. Слева я поставлю коробку с маленькими костями.

Доктор Кеттерли будет лежать со своими коллегами – Стэнли Овенденом, Маурицио Джуссани и Сильвией Д’Агостино.

Запись от 29 ноября 2018 г.

Пиранези жил среди статуй; их безмолвное присутствие утешало его и поучало.

Я думал, в новом (старом) мире статуи будут не важны. У меня и мысли не было, что они и дальше будут мне помогать. Но я ошибался. При встрече с человеком или непонятной ситуацией я первым делом ищу статую, которая меня просветит. [*]

Я думаю о докторе Кеттерли, и в голове возникает образ. Это воспоминание о статуе в девятнадцатом северо-западном зале. Мужчина стоит на коленях, рядом с ним меч, разбитый на пять частей. Рядом лежат осколки шара. Мужчина разбил шар мечом, потому что хотел его понять, а теперь видит, что загубил и шар, и меч [*] . Он озадачен и отказывается принять, что шар разбит и ни на что не годен. Он собрал часть осколков и пристально смотрит на них в надежде, что когда-нибудь они откроют ему новое знание.

Я думаю о Лоренсе Арн-Сейлсе, и в голове возникает образ. Это воспоминание о статуе в верхнем вестибюле. Статуя обращена к лестнице (той, что идет из тридцать второго вестибюля). Она изображает папу-еретика на троне. Он жирный, обрюзгший, обмяк на троне бесформенным мешком [*] . Трон великолепен, но непомерно тяжелая фигура грозит развалить его надвое. Папа-еретик знает, что омерзителен, однако по лицу видно: ему это приятно. Он упивается мыслью о том, что на него страшно смотреть. На его лице смех и торжество. Глядите на меня, словно говорит он. Глядите на меня!

Я думаю о Рафаэль, и в голове возникает образ. Вернее, два образа.

В сознании Пиранези ее изображает статуя из сорок четвертого западного зала: королева на колеснице, защитница своего народа [*] . Она – воплощение доброты, мягкости, мудрости и материнства. Так Пиранези видит Рафаэль, потому что Рафаэль его спасла.

Но я выбираю другую статую. Для меня Рафаэль – статуя в небольшой комнате между сорок пятым и шестьдесят вторым северными залами. Это идущая фигура с фонарем. Очертания ее андрогинны – не угадаешь, мужчина или женщина. По тому, как она (или он) держит фонарь и вглядывается вперед, понимаешь, что вокруг необъятная тьма. А главное, я чувствую, что она тут одна [*] – то ли по собственному выбору, то ли потому, что никому не хватило отваги пойти с ней во тьму.

Из миллиардов людей этого мира Рафаэль я знаю лучше всех и больше всего люблю. Теперь я понимаю – куда яснее, чем мог бы понять Пиранези, – насколько огромно то, что она для меня сделала, как велика мера ее отваги.

Я знаю, что она часто возвращается в лабиринт. Иногда мы идем вместе, иногда она ходит туда одна. Ее влекут тишина и одиночество. В них она надеется обрести то, что ей нужно.

Меня это тревожит.

– Не исчезай, – строго говорю я ей. – Не исчезай.

Она делает скорбно-веселую гримасу и отвечает:

– Не исчезну.

– Мы не можем все время друг друга спасать, – говорю я. – Это нелепо.

Она улыбается. Улыбка у нее тоже немного печальная.

Но она по-прежнему душится теми же духами – первым, что я о ней узнал, – и для меня это по-прежнему запах Солнечного Света и Счастья.

Запись от 30 ноября 2018 г.

В голове у меня все приливы, их время, высота и направление. В голове у меня все залы, вся их бесконечная череда, все запутанные переходы. Когда я устаю от этого мира, от шума, грязи и людей, я закрываю глаза и называю конкретный вестибюль; потом называю зал. Мысленно я иду из вестибюля в зал, точно отсчитываю двери, в которые мне надо пройти, повороты налево и направо, статуи, мимо которых лежит мой путь.

Вчера мне приснилось, что я стою в пятом северном зале перед гориллой. Она спустилась с пьедестала и медленно шла ко мне, опираясь на кулаки. В лунном свете она была серовато-белой; я обвил руками ее мощную шею и рассказал, как рад оказаться дома.

Проснувшись, я подумал: Я не дома. Я здесь.

Запись от 1 декабря 2018 г.

Сегодня я шел через город в кафе, где встречался с Рафаэль. Было половина третьего в день, когда света почти нет.