Карина Демина - Портрет моего мужа

Мар молчал.

Я тоже не спешила говорить. Шаги наши тонули в тишине и, говоря по правде, ощущения были не из приятных. Я словно заблудилась в этом огромном мертвом доме.

И поди-ка пойми, выпустит он меня или…

Мар остановился перед дверью.

Темная.

Серебристая ручка. Черные петли. Замок внушительный. И засов. Это немного… необычно, засов снаружи.

— Сейчас мы им почти не пользуемся, — Мар трогает засов, и тот легко входит в паз. — К сожалению, с замками Йонас управляется легко. С любыми замками. Он довольно талантлив для такого засранца, каким является…

Дверь отворилась беззвучно.

А вот изнутри не было ни засова, ни замка, ни даже ручки.

И дверей тоже не было. Тонкая полупрозрачная ткань в дверных проемах смотрелась по меньшей мере нелепо.

— К сожалению, он однажды заперся в ванной и перерезал себе вены, — Мар тронул ближайшую занавеску. — Мы едва его не потеряли, пока пытались выломать дверь. Все же дуб — это дуб, даже если он разменял пару сотен лет. Погоди… свечи должны быть где-то здесь.

В комнатах пахло ванилью.

И еще — корицей.

Неуместные запахи в логове то ли некроманта, то ли безумца. Да и ничего безумного я не вижу. Обычная гостиная, разве что какая-то чересчур уж камерная, будто я попала внутрь дамской шкатулки. Нежно-голубой шелк на стенах.

Белая мебель, инкрустированная перламутром. Медальоны и серебро. Тонкие паучьи лапы настольного светильника, смотревшегося несколько нелепо на хрупком, почти девичьем столике.

Полосатые покрывальца.

Натюрморты с полевыми цветами. Только корзинки с рукоделием и не хватает. Или мольберта.

— Моя матушка считает, что светлые оттенки способствуют установлению психической гармонии, — Мар расставил два десятка свечей и протянул мне канделябр. — Не скажу, что мне это по вкусу, но лучше так, чем то, что было раньше.

— А что было раньше?

— Сейчас увидишь.

Спальня.

И все та же нежная пастельная гамма, разве что с уклоном в зелень. Мягкий ковер. Белые тапочки. Гардеробная, забитая костюмами… шкаф для обуви.

Открытый.

Здесь было открыто все.

Кроме окон. Ручек я на них вновь же не заметила, как и щеколды.

— Открыть их можно лишь снаружи.

— А… если проветрить?

Эти комнаты были тюрьмой. Мягкой, обставленной с немалым вкусом — обувь и та гармонировала с обоями, — но все-таки тюрьмой.

— Здесь хорошая вентиляция. Матушка позаботилась.

Интересно, если я буду и дальше требовать развод, меня запрут в такой же? Почему бы и нет… объявят мертвой. Это несложно. Скажем, сорвалась со скалы в море, а море, оно не отдает своих жертв… хотя… поисковые заклятия на крови не так просто обмануть.

Значит, все-таки убьют.

Несмотря на алмазы.

— Там, — Мар подтолкнул меня в спину. — Сейчас сама увидишь…

Эта комната была последней в анфиладе других, отличных лишь мебелью, да и та, выбеленная, словно из кости вырезанная, казалась одинаковой.

Эта комната отличалась от них, как день отличается от ночи.

Маленькая.

Подозреваю, что прежде здесь находилась кладовая, которую переделали, да и вправду, что безумцам в кладовой хранить.

Темные стены.

Неровные какие-то… я коснулась одной. Сухие. И ощущение знакомое.

— Он сам это расписал. Акварелью. Черной и синей. Сейчас плохо видно…

И алой. Желтой еще капля, только чтобы обозначить цвет. А у мальчишки талант. Будто угли у паркета разбросали.

Поднимается марево.

Дрожит.

И я ощущаю жар, исходящий от камней. Нет, не камней — черепов. Их здесь сотни, если не тысячи. Некоторые прорисованы с отвратительной тщательностью, другие лишь обозначены, но… черепа горят.

А над ними в темноте, вязкой, густой, перед которой и свечи бессильны, застыли души.

Вот дети.

Мальчишки со стертыми лицами, но все равно я понимаю, что Они кричат. Кривят рты, будто хотят рассказать о чем-то, но… кто будет слушать мертвецов?

Женщина, закрывшая лицо руками.

Девушка.

Девушки, похожие на птиц. Рукава их платьев длинны, почти достают до обожженной земли… так много людей. Я смотрю на них, а они смотрят на меня. И в какой то момент я почти оказываюсь там, по ту сторону рисунка. Я чувствую жар и холод, чужую боль.

Отчаяние.

Я тоже кричу, как кричат они, силясь прорвать стену молчания. Но и меня, как их, не слышат. И это длится… длится…

Я не знаю, как долго длится.

Оно заканчивается как-то сразу и вдруг с прикосновением к моей ладони. Это прикосновение обжигает, будто пламя.

— Теперь ты понимаешь? — Мар смотрит в пол.

И наверное, это правильно. А я заново учусь дышать.

— Понимаю. Он талантлив.

— Он утверждает, что знаком с каждым из них! — в этой комнате голос вязнет, но стены отзываются на него, они вдруг приходят в движение, нарисованные души. — Он придумывает им имена. Рассказывает… всякую ерунду. Вот, смотри…

Мар схватил меня за руку, сдавил так, что слезы из глаз брызнули и подтолкнул к полноватой женщине, которая стояла спокойно. Лицо ее было блеклым, как у всех, а вот руки, скрещенные на животе, выделялись ярко. Они были прорисованы так подробно, что казались живыми. И пожелай она прикоснуться ко мне, думаю, я бы позволила.

Хорошие руки.

Мягкие.

— Это его бывшая нянька. Мы ее отослали, когда Йонасу исполнилось шесть. Боги, никто не собирался ее убивать! Зачем? Я дал отличные рекомендации и помог перебраться в столицу. Она работает в хорошем доме, с новыми подопечными. А он… он просто не смог смириться.

Мар хлопнул по другой стене, по ногам мужчины с раззявленным ртом. Он, в отличие от женщины, был лишь обозначен. Разве что заплатка на штанах выделялась ярким пятном.

— Балвис, старый пьяница. Жил в деревне. Рыбачил. Все там рыбачат. И утонул однажды. Пьяный. Бывает.

Я кивнула.

Бывает.

Нельзя жить у моря и не приносить даров.

— Йонас возомнил, что его убили. Требовал судить жену. Несчастная женщина овдовела, вынуждена сама поднимать четверых детей, а он… ей пришлось уехать.

В деревне пошли слухи. Ей дважды ворота дерьмом мазали, потом и вовсе попытались поджечь. И все почему? Потому что темные люди поверили бреду сумасшедшего… а это Окрис, он упал с башни… да, Йонас был еще мал, но, верно, запомнил… утверждает, что его столкнули. Обвинил горничную и, опять же, бедняге пришлось уехать.

Женщины.

Мужчины. И снова женщины…

— Ее муж избивал. Вот и повредил что-то внутри. Пришлось суд устраивать. После я запретил мальчишке выходить к людям. Это дурно влияло и на него, и на них. Рыбаки уверились, что он и вправду отмечен Джаром. А Йонасу только этой веры и не хватало…

Люди кружились.

И мне стоило немалых усилий вырваться из этого хоровода. Что в комнате еще есть? Пол. Стены… стол, вернее, доска, прикрученная к стене. И держится она почти чудом. Листы бумаги. Карандаши.