Евгений Шепельский - Схватка

— Целиком правомочен, ваше сиятельство. Да, сиятельство! Я вижу визу!

— И если Коронный совет будет оспаривать указ — который только что завизировал, что вы скажете?

— Что я скажу… что же я скажу?

— Что это чертовская глупость, и только что завизированный указ отменен быть не может!

— Да, вот так и скажу, да!

— И если сам совет попытается воспрепятствовать исполнению указа, который только что принял, что сделаете вы?

— Это… глупость… преступление!

— Вот именно: глупость, преступление!

— И вы должны этому помешать!

— Именно так и сделаю! — Капитан продемонстрировал Коронному совету внушительный кулак. — Если кто-то попытается…

— Тогда читайте указ целиком!

Бришер крякнул, развел руками. Взял бумагу.

— Читайте вслух!

Читал Бришер, к счастью, бегло:

— «Запрещается селянам поедать рыбу на берегах Оргумина…» Вот же ерунда какая… А что это? А зачем это? Эмп… абсурд!

— Читайте весь указ!

Аджи привстал, тело его напряглось. Звериное чутье его подсказало: что-то готовится.

— «Нельзя есть рыбу кефаль жареную, вареную, пареную, а так же любым иным способом приготовленную…» Ох, Ашар, какая ерунда! «Нельзя поедать рыбу сельдь вареную, пареную, жареную, а так же любым иным способом приготовленную…» Ох, сохрани мой рассудок в здравости Ашар! «Нельзя поедать рыбу горка, если ее вынесет на берег…» Тьфу, тьфу, это ведь тот скелет, что я видел на площади старой припортовой? Невкусный!

Я зыркнул на песочные часы. Времени оставалось максимум полчаса.

— Именно он. Читайте еще! Все читайте!

Он прочитал. Он перечислил десять видов рыб. Осталось еще двадцать видов — мелочная аргументация, въедливая, бюрократическая. А между сортами…

— «Нельзя поедать рыбу карася-зубарика вареного, пареного, жареного, а так же любым иным способом приготовленного… Сим указом Коронный совет отстраняет себя от власти и распускается на два месяца сразу после проставления печати Совета под этим указом и отдает печать Совета в ведение архканцлера. А так же Коронный совет, проставив печать под этим указом, в виду скоропостижной смерти императора, отдает в полное и безраздельное распоряжение архканцлера Торнхелла Большую имперскую печать, каковой печатью Торнхелл может распоряжаться по своему усмотрению единолично до тех пор, пока не будет избран новый император… И всякое препятствие деятельности архканцлера карается смертью. Нельзя поедать рыбу ставриду…» Ох…

Именно ох. Зал вскипел. Таренкс Аджи стал похож на бешеный огурец, плюющийся семенами слов, и слова эти были сплошь ругательствами.

— Все правомочно, капитан? — спросил я.

Бришер пошевелил губами.

— Все правомочно? — спросил громче, ибо Аджи слишком разошелся.

— Болван! Крейн тупой! — орал он, прибавляя к моему титулу увесистые площадные эпитеты. — Вы не смеете распускать совет! Древнее уложение запрещает!

Я развел руками в недоумении:

— Разве я сделал что-либо против уложений? Вы сами себя распустили! Все правомочно, капитан?

Бришер кивнул:

— Правомочно, господин архканцлер. Указ — вот, печать — вот… Как же не правомочно? Я дам в рыло… кхм… докажу неправоту всякого, кто скажет, что указ — неправомочен!

Я кивнул, сказал зычно, выпрямившись и глядя на трибуны:

— С этого момента и на два месяца — Коронный совет сам себя распустил, и слова его вне закона.

Зашумело, заволновалось дворянское море. Скрестились на мне недоуменные, озлобленные взгляды. Эти дяди могли обмануть кого угодно, и внезапно сами оказались обмануты. С трибун Умеренных понеслись в адрес Таренкса Аджи проклятия — как же, купился, дал себя обмануть, спустил Коронный совет в канализацию.

Я осторожно забрал указ, сложил, спрятал за пазуху. Взгляды послов Сакрана и Армада мне не понравились. Это были нехорошие взгляды очень умных, очень опасных людей.

— Свет Ашара! — вдруг вскричал Аджи. Он не утерпел, перемахнул трибуну и ринулся ко мне, подписав себе смертный приговор согласно указу, который только что завизировал. Я выхватил кастет и ударил местного Кромвеля в скулу. Придержал его за руку, и вырвал из нее печать Коронного совета. Затем приложился к челюсти Аджи снова, от души, так, что он отлетел к трибунам.

По рядам прокатилось шевеление. Шум усилился многократно. Почти все члены Коронного совета вскочили.

— Назад! Бришер, отходим!

Капитан заслонил меня телом, отдал краткие команды. Алые по сторонам обнажили оружие. Я деловито спрятал печать в карман. Без нее никто не сможет восстановить полномочия Коронного совета.

— Болван! Крейн тупой! — орал с пола Аджи, плюясь зубами. — Это тебе не поможет. Двадцать минут! У тебя ровно двадцать минут полномочий! А потом… ты станешь простым человеком, и я позабочусь…

Тик-так, шшшух-шух…

Действительно, двадцать минут. Мы успеем. Я подбежал к трибуне и схватил песочные часы.

— Бришер. У меня двадцать минут полномочий. После этого я перестану быть архканцлером. Вы согласны, капитан?

— Определенно.

— Но всякий, кто попытается воспрепятствовать мне в эти двадцать минут, повинен смерти.

— Определенно.

— Бежим!

— Держите их! — завопил Аджи. Но Алые заслонили ему путь.

Простые начали кричать. Им вторили Умеренные, гнев которых был направлен больше на Аджи, чем на архканцлера. Вскочил Хэвилфрай, поднялся с места анемичный Мармедион — единственные, кто мог мне воспрепятствовать, не рискуя своей головой, ибо я не мог казнить наследников трона. Одди Кронкер перемахнул трибуну, чтобы помочь своему патрону встать. Ревинзер смотрел на меня пустым совиным взглядом. Но никто больше не попытался меня задержать.

С часами в руках я начал пятится к двери. Бришер отпер ее, и мы выскочили наружу. По лестнице сбежали, практически скатились кубарем. Алые сопровождали нас. Толпа ветеранов приветствовала меня криками. Великие, Умеренные, Простые стояли сбоку, смешавшись, и смотрели, как мы пробегаем мимо.

Песок сыпался слишком быстро.

Вот и Варлойн. Я, Бришер, и десяток Алых ворвались в имперскую часть дворца.

Под дверями покоев Растара ждали Шутейник, Атли, несколько степняков.

— Все в порядке, мастер Волк! — воскликнул мой гаер. — Дверь они, конечно, заперли, только я ее отпер, замок уж больно простенький… Повозюкаться, правда, пришлось. А вот и ваши указы…

Я распахнул дверь пинком. Большая имперская печать подмигнула мне золоченым боком…

В другой комнате, за тяжелыми дверьми, возлежала на шелках и мехах хорошо пробальзамированная, прекрасно выпотрошенная мумия плешивого старца, обряженного в нечто вроде савана.

В нижнюю чашу начали ссыпаться последние песчинки.

Я сунул часы в руки капитана, схватил мумию, и — она весила сущий пустяк — легко поднял.