Глен Кук - Империя, не ведавшая поражений

— Здесь мы наберем воды, пересечем дюну и обоснуемся там. Шагун никогда нас не найдет.

Потребовалось восемь дней, некоторые из которых оказались потрачены впустую, чтобы добраться до Вади-эль-Куфа, единственного оазиса посреди пустыни. Еще две недели ушло на то, чтобы завершить путь и найти место для нового жилья.

Нариман не сразу привыкла к новой жизни. Люди здесь говорили на том же языке, но обычаи их были совершенно другими. Нариман думала, что сойдет с ума, прежде чем сумеет их понять, но ей это все же удалось. Дочь Моуфика была отважной девочкой, которая могла поставить под сомнение что угодно и верила лишь в то, что ее устраивало. Они с отцом оставались чужими, но в меньшей степени, чем среди своего собственного народа. Нариман здешние жители нравились больше. Ей не хватало лишь старой Фариды и Каркура, но Моуфик утверждал, что Каркур душой остается с ними.

Нариман было двенадцать, когда всадник появился снова.

Она была в поле вместе со своими друзьями Фериал и Ферасом. Отец Фериал купил каменистое, высохшее поле по дешевке, предложив Моуфику четверть дохода, если тот поможет его возделать. В то утро, пока дети выкапывали камни и складывали их в виде стены, Моуфик и его партнер куда-то уехали. Ферас все утро притворялся больным, подвергаясь насмешкам Нариман и собственной сестры. Именно он первым увидел всадника.

Его едва было видно на фоне темных камней и теней. Большой валун скрывал все, кроме головы его коня. Но он был там, просто наблюдая за ними. Нариман вздрогнула. Как он их нашел?

Он служил Повелителям — великим некромантам. Со стороны Моуфика глупо было полагать, что им удастся скрыться.

— Кто это? — спросила Фериал. — Почему ты его боишься?

— Я не боюсь, — солгала Нариман. — Это шагун. — Здесь, на севере, у некоторых господ имелись собственные шагуны. Пришлось добавить: — Он служит Повелителям Джебала.

Фериал рассмеялась.

— Ты бы поверила, если бы жила в тени Джебала, — сказала Нариман.

— Лисичка еще большая лгунья, чем ее тезка, — заметил Ферас.

Нариман сплюнула ему под ноги.

— Ты такой смелый, да?

— Я его не боюсь.

— Тогда пойдем со мной, спросим, что ему нужно.

Ферас посмотрел на Нариман, на Фериал и снова на Нариман. Мужская гордость не позволяла ему отступить.

У Нариман тоже имелась собственная гордость.

«Далеко не пойду, — подумала она. Просто чтобы припугнуть Фераса. А к всаднику даже приближаться не стану».

Сердце ее затрепетало. Ферас побежал следом за ней.

— Вернись, Ферас! — крикнула Фериал. — Я расскажу отцу!

Ферас застонал. Нариман рассмеялась бы, не будь ей самой страшно. Ферас оказался в ловушке, разрываясь между уязвленной гордостью и наказанием.

Неминуемость наказания лишь придала ему решимости. Даже если его выпорют, оно будет того стоить. Никакая девчонка не могла превзойти его в смелости.

Они прошли семьдесят ярдов, когда Ферас бросился бежать. Нариман ощутила жесткий взгляд шагуна. Еще несколько шагов, просто чтобы закрепить свою победу над Ферасом…

Пройдя пять шагов, она остановилась и подняла взгляд. Шагун все так же не двигался с места. Его конь тряхнул головой, отгоняя мух. Конь был другим, но человек тот же… Она встретилась с ним взглядом.

Ей показалось, будто кто-то накинул уздечку на ее душу. Шагун ласково поманил ее, и ноги понесли ее сами собой. Пятьдесят ярдов. Двадцать пять. Десять. Ей становилось все страшнее. Шагун спешился, не сводя с нее взгляда. Взяв Нариман за руку, он увлек ее в тень валуна, мягко толкнув спиной на камень.

— Что тебе нужно?

Он снял повязку, закрывавшую его лицо.

Это оказался всего лишь мужчина! Молодой, не старше двадцати. На губах его играла легкая улыбка, и его нельзя было назвать несимпатичным, но взгляд его был холоден и безжалостен.

Протянув руку, он отвел в сторону чадру, которую она начала носить всего несколько месяцев назад. Она вздрогнула, словно пойманная птица.

— Да, — прошептал он. — Именно такую красавицу мне и обещали.

Он коснулся ее щеки.

Она не могла никуда скрыться от его взгляда. Очень мягко и нежно он потянул тут, развязал там, приподнял еще где-то, и она осталась в чем мать родила.

Нариман мысленно призвала на помощь Каркура, но уши Каркура были каменными. Она вздрогнула, вспомнив слова Моуфика о том, что есть силы, перед которыми вынужден склоняться даже Каркур.

Шагун сложил ее одежду в виде узкого ложа. Она судорожно вздохнула, когда он встал, и попыталась разрушить заклятие, зажмурив глаза, но это не помогло. Его руки коснулись ее обнаженной плоти, мягко увлекая вниз.

Он вонзил в нее раскаленный клинок, в наказание за то, что она осмелилась сбежать. Несмотря на всю свою решимость, она начала всхлипывать, умоляя его остановиться. Но в нем не было ни капли жалости.

Во второй раз уже было не так больно. Все ее тело словно онемело. Она терпела, плотно закрыв глаза и не доставляя ему удовольствия мольбами.

В третий раз она открыла глаза, когда он вошел в нее, и их взгляды встретились.

Результат во сто крат превзошел тот, когда он ее позвал. Ее душа соединилась с его душой. Она стала его частью. Наслаждение было столь же всепоглощающим, как и боль в первый раз. Она умоляла его, но на этот раз не о пощаде.

Потом он встал, подобрал свою одежду, и она снова заплакала от стыда, поняв, что он заставил ее наслаждаться тем, что он с ней делал.

Движения его уже не были столь уверенными. Он одевался поспешно и неряшливо, и взгляд его был полон страха. Вскочив в седло, он пришпорил коня.

Нариман сжалась в комок, плача от унижения и боли.

Кричали люди. Ржали лошади.

— Он ушел туда!

— Вон он! За ним!

Наклонившись, Моуфик набросил свой плащ на Нариман. Она зарылась лицом в его одежду.

Стук копыт, яростные крики и лязг оружия о щиты стихли. Моуфик дотронулся до дочери.

— Лисичка?

— Уходи. Дай мне умереть.

— Нет. Это пройдет, забудется. Смерть не дает забытья. — Голос его срывался от ярости. — Его поймают и приведут назад. Я дам тебе свой нож.

— Его не поймают. У него есть Сила. Я не смогу с ним сражаться. Он заставит меня пожелать его. Уходи. Дай мне умереть.

— Нет.

Моуфик участвовал в войнах на севере. Он видел женщин, переживших насилие. Когда жертва была его собственной дочерью, все выглядело куда страшнее, но как мужчина, а не как возмущенный отец, он знал, что это далеко не конец всему.

— Ты сам знаешь, что обо мне станут говорить, — Нариман завернулась в плащ. — Фериал и Ферас расскажут о том, что видели. Люди подумают, что я пошла к нему добровольно, и будут называть меня шлюхой. И какой мужчина теперь возьмет меня в жены?

Моуфик вздохнул. Она была права. Когда вернутся охотники, раздосадованные тем, что упустили добычу на своей собственной территории, они станут искать оправдания своей неудаче и наверняка найдут.