Екатерина Горина - Морок [СИ]

Единственный, кто смог выспаться и пребывал в самом благостном расположении духа — это Борис. Пожалуй, впервые за несколько лет он спал полностью забывшись, распустив слюни по скамейке, на которой его оставили, спал без боязни быть раскрытым, без контроля своего сна и без контроля пробуждения, без страха заговорить во сне и выдать этим себя, спал без задних ног и мыслей. Когда человеку не о чем беспокоиться, ему начинает казаться, что он счастлив. Но как только человек подозревает в себе ощущение счастья, он тут же начинает тревожиться, что такое прекрасное ощущение можно легко потерять. Борис понимал, что ему ничего не грозит: в большинстве своем его подопечные — невозможные рохли и несамостоятельные тюфяки, им нужно действовать быстро, а они этого не смогут никогда, так что время на стороне Бориса, через день связной придет на место встречи и, не обнаружив весточки от Бориса, нагрянет в избу. Но какой-то холодный скользкий страх все же залезал под воротник: а вдруг они смогут собраться и действовать сообща, вдруг Борис что-то упустил, где-то недоработал, в чем-то недооценил соперника. Но чем дольше маги спасались в своих комнатах и не выходили в зал, тем больше росла и крепла уверенность Бориса в том, что он рассчитал все правильно, и ему ничего не грозит.

Время приближалось к полудню и магические желудки стали подсказывать своим хозяевам, что долго оставаться в кроватях не получится. Не убеждало это только Богдана: благодаря возможности представлять в яви всевозможные яства он планировал выйти из своей крепости, где добровольно забаррикадировался, самым последним, посмеиваясь над товарищами с бессмысленными волшебными силами.

Окно в его комнату внезапно открылось от резкого сильного порыва ветра, который ворвался в комнату, разметав все на обеденном столе. Богдан бросился к окну, оставив еду, разбросанной по полу, несколько замешкавшись, подхватывая края занавески, реявшей по комнате, будто привидение. Когда Богдан вернулся, чтобы собрать остатки еды, разбросанной на полу, он был несколько обескуражен, потому что на полу не оказалось ничего. «Теряю навык», — подумал маг, списавший отсутствие еды на незавершенную материализацию, которая позволила явить одни только абрисы предметов без внутреннего их содержания.

Вернувшись на исходную позицию для сотворения еды, Богдан снова явил яства, но в этот раз, прежде чем радостно расслабиться, он ощупал каждый сотворенный из воздуха и мыслей продукт. Все было в порядке, все было настолько настоящим, что сердце радовалось. Но не долго, на душе Богдана вдруг точно кошки заскребли, так ему стало жалко своих голодных товарищей, которые сидели голодными, до слез жалко. Особенно жалко было Ярослава: они были ближе друг другу, чем остальные, и все же Ярослав был таким добрым и хорошим, что оставлять его без еды было чистейшим преступлением. Богдан собрал в полотенце часть съестных припасов и отправился к товарищу, буквально истекая слезами от жалости к товарищу. Перед дверью, ведущей в его комнату, Богдан замялся, как будто голос в голове, до этого рассказывавший ему о необходимости проявления милосердия к Ярославу, приказал ему остановиться и не стучать. Немного потоптавшись у двери, Богдан оставил дары и отступил. Едва зайдя в свою комнату, он услышал знакомый скрип, именно так скрипели верхние петли, когда он входил в комнату к Ярославу. На душе Богдана отлегло, и он, наконец-то, позволил себе спокойно позавтракать. Но что-то явно было не так, еда явно на что-то намекала ему, как будто это была не просто пища, а еще и пища к размышлению. Каким-то чудесным образом кусочки завтрака расположились в виде слова «Миролюб». Богдан вздохнул, набрал в горсти еще треть завтрака, но уже без полотенца, отнес эту часть под дверь Миролюба. После этого, собрав остатки, уже без намеков и лишних слов, отправился с завтраком к Матильде. Дверь девушки была приоткрыта… Богдан не удержался и прильнул к щели. Каково же было его возмущение, когда вместо страдающей голодной барышни, он увидел внутри наглую девицу, пожирающую плоды его первого творения. «Стихия», — усмехнулся Богдан, поняв куда и каким образом исчез его первый завтрак.

Осмелев, он без стука толкнул дверь в комнату Матильды, вместо приветствия громогласно заявив:

— Врать нехорошо!

Матильда несильно была обескуражена или напугана.

— А что было делать, Богдан? Ну не оставаться же мне, на самом деле, голодной. Ты же себе сколько хочешь еды можешь натворить….

На шум сбежались остальные жители избы.

Чмокая губами и качая головой, Ярослав принялся стыдить Богдана:

— Как же так, подумаешь, девочка проголодалась, тебе что, еды жалко для нее? А?

— Так-так-так, — догадался Богдан. — А почему ты ее защищаешь, Ярушка? Не потому ли, что сам такой же? Откуда это у меня вдруг такая забота сегодня проснулась о тебе? Есть не мог, только о тебе думал? Это мне кто такие мысли-то внушил? А?

Ярослав засмеялся:

— Ловко вышло, да?

— А ты, Миролюб, — обратился к нему Богдан. — Ты почему молчишь? Пока я ходил относить еду Ярославу, ты ко мне пробрался и из моей завтрака составил свое имя. Повезло еще, что я читать умею…

Миролюб недоуменно хлопал глазами. Зато Вениамин рассыпался мелким смехом.

— Это я. Я могу на расстоянии двигать предметы, оказывается. Признаться, я сам не подозревал. А пока ты относил еду Миролюбу, я умыкнул себе пару бутербродов.

— Выходит, все наелись, кроме меня. Может, кто-нибудь хочет сказать мне спасибо? — возмущался Богдан, однако, никто не думал ни извиняться, ни благодарить.

— Собственно, что я могу сказать теперь, — отсмеявшись, продолжил Вениамин. — Думаю, что не удивлю никого, если замечу, что мы все сегодня решали сложнейший вопрос: уйти или остаться? И если остаться, что значит — действовать сообща? Ну так сегодняшнее утро показало, что такое «действовать сообща», и что мы можем это делать. Замечу вам теперь абсолютно точно: от голода мы не умрем.

Легкость, с которой все несколько мгновений назад смеялись, исчезла. Действительность от имени Вениамина снова поставила вопрос, решение которого все откладывали.

— Умываемся, доедаем и собираемся в зале, — объявил Ярослав.

Все разошлись по своим комнатам.

Лекарь делал припарки из горчичного корня и коры дуба, жег флейтисту пятки и пускал кровь. Ничего не помогало.

Измученная жена лекаря скупала золото у ближайших соседей, зашивая драгоценности внутрь белья и приготовляясь бежать как можно дальше от королевского дворца. Дома она говорила мужу: «Кроме магии ничего не поможет». Муж соглашался с ней.

Втайне лекарь и сам хотел чуда и жаждал его, хотя и понимал, что чудеса не только под запретом, но и кудесники повывелись все. В свободные минуты он шатался по рынку, стараясь бывать чаще в той его стороне, где замшелые бабки торгуют пучками зелени с огородов. Проходя там, он, как бы невзначай, приговаривал: «Что же делать? Что же делать? Ах, ничто не помогает».