Екатерина Горина - Морок [СИ]

Все поспешили убраться поскорее от качающегося старика. Немного задержался Богдан, но позже догнал товарищей.

— Что ты там так долго возился? — недовольно спросил его Ярослав.

— Я взял ключи, ему-то они больше ни к чему?

— А тебе зачем?

— Пока не знаю, но, чувствую, пригодятся…

— Что? — встряла в разговор Лея. — Ты что-то взял у мертвеца?

— Ключи, — повторил Богдан.

— А ты не боишься, что старик за ними вернётся? Ты его ограбил. Живой человек бы за тобой уже гнался, а мёртвый просто ждёт до темноты?

— Нет, не боюсь, он же мёртвый. Ходить не может, — отшутился Богдан.

Вся группа товарищей смотрела на него сейчас ненавидящим взглядом. Лея ликовала — маги быстро привыкли ей доверять, по её слову сейчас все готовы были уничтожить Богдана, поверив, что тот своими действиями навлёк на них беду.

— Иди скорее, отнеси обратно, — как будто в исступлении кричала Матильда. — Скорее! Мы можем все умереть! Из-за тебя! Неси обратно!

Богдан обвел всех взглядом, словно уточняя, все ли так напуганы, как девушка. У всех на лице был страх.

— Все пойдём, — спокойно сказал Ярослав.

— Нет! — продолжала истерить Матильда. — Пусть он! Пусть один идёт! Он нас всех погубит! Убийца!

— Вместе, я сказал пойдём!

— Посмотри, что происходит, — шепнула Лея Богдану. — Тьма со светом борется. Неужто наши маги так сильны?

— Кажется, они сами ещё не знают, на что способны, — так же, шепотом ответил Богдан.

*** — Вот, какие дела, видишь, то солнце, то опять черно, то ясно, то мгла все застит, — удивлялся Гога.

Гога с Казимиром поглядывали в окошко из уютной теплой корчмы на то, что творится нынче в Краю.

— Да, последние времена в мире приходят, что-то с нами дальше будет? — вздохнул Казимир.

И они чокнулись маленькими стопочками, одновременно запрокинули головы, вливая в себя жгучее зелье и торопливо, сгребя пальцами ворох квашеной капусты, закинули в рты закуску.

— Погоди-ка, что это за шум? — тревожно засуетилась Аксинья вместо ответа.

И правда, некоторое время где-то что-то сильно грохотало, будто бы гроза, да только не одна, а тысячи гроз соединились в небе, и хозяин каждой из них молотил по небу стальными цепями.

Аксинья вырвалась из комнаты. Обессилевший и уставший за всё это время Иннокентий уселся на стул и совсем было повесил голову.

— Я не понимаю, не понимаю, ну за что? За что, Миролюб, а? Ну хоть ты мне скажи? — обратился он к товарищу.

— Эх, — вздохнул тот в ответ. — Кабы знать. Да только тебя это так сильно гложет, потому что ты думаешь, что это с тобой только так дурно поступили, а остальные вроде как ромашки нюхают да бабочек в полях гоняют. Ты сейчас себя брось жалеть, Иннокентий. Не у тебя одного судьба тяжёлая. Видишь, как матушка-то сказала, что хотела судьбами управлять? Так вот, она и управляет. Не судьбой, Кеша, а судьбами. Мне, думаешь, легче?

— А тебе-то что? Тебя вон как берегут, посадили в избу с магами и друзьями, да ещё охрану приставили, чтобы ничего не случилось. Ты там у себя пока пересидел бы в доме-то, а потом — раз и на троне уже. А мне этот трон и даром не надо, а меня вон гоняют по Краю из дома в дом да убить обещают.

— Это тебе со стороны так кажется, Кеша, — горько вздохнул Миролюб. — Я, можно сказать, тебе завидую — у тебя детство было, мама, ты верил, что обычный и нормальный человек. И все твои беды и невзгоды совсем недавно начались. А я мучаюсь почти с пеленок.

— Да ладно! — деланно удивился Иннокентий. — Врёшь ты всё!

— Не вру. Помнишь, ты рассказывал, что хотел подвиги совершать? Край защищать от врагов? А потом, чтобы барды твоё имя в веках прославили?

— Ну-у, — промычал Иннокентий.

— Так вот. Я бард.

— Да ладно? Какой же ты бард-то? У каждого барда лютня есть! А у тебя я её что-то ни разу не видел.

— Я её тоже давно не видел, почти с рождения. В этом и есть моя печаль.

— Как это?

— Расскажу, пожалуй, с самого начала. Как ты уже знаешь, я родился в семье потомственных сильнейших мощнейших магов. Кем, по-твоему, я должен был стать?

— Магом, конечно!

— Ну, а я родился с лютней в руках. Позор семьи. У великих магов родился бард!

— Ну, ничего страшного, барды же тоже и будущее видят, и лечат, и в войнах помогают. Вообще, насколько я знаю, ни одна война в мире без барда не может быть выиграна, без его песен врагов не одолеть, а без его повестей после войны, никто и не узнал бы, что да как было.

— Да, — Миролюб закрыл лицо руками. — Барды тоже немного маги. Немного. И в любой другой бы семье были бы счастливы, если бы увидели младенца, сжимающего в ручонках лютню. В любой. Но не в моей. Лютню у меня отобрали сразу, срезали вместе с пуповиной, и я до сих пор не знаю, где она хранится.

— Так, может, её и сожгли уже?

— Нет, сжечь не могли, — парировал Миролюб. — Это я точно знаю.

— Откуда такая уверенность? — усмехнулся Иннокентий.

— Ты слышал что-нибудь про эльфов?

— Ну да, мерзкие твари. Но очень умные. И поют красиво. В этом они вам, бардам, чем-то вроде родни приходятся. Тоже магическими способностями обладают, хороши в военном деле и поют.

— Всё так, — кивнул головой Миролюб. — Так вот, если бы мою лютню сожгли или уничтожили, я бы уже был эльфом. Каждый бард, оставшийся без лютни, это — злой и несчастный бард. То есть эльф.

— Да ладно? — удивился Иннокентий.

— Да, именно так. А пока я здесь болтаю с тобой, значит лютня моя где-то хранится далеко под семью замками.

— Но откуда ты знаешь, что ты родился бардом?

— Потому что я помню своё рождение. Я не плакал. Я смотрел в этот мир и видел его и улыбался ему. В основном, люди не помнят своего рождения, не так ли?

— В основном да, но ведь это потому, что они слишком малы и память их не может держать что-то слишком долго?

— Нет, дело не в памяти. Голова ребенка гораздо больше, чем у взрослого, и может помнить больше взрослых людей. Но каждый человек старается забыть момент своего рождения. Каждый, кроме бардов. Потому что большего разочарования в жизни, как родиться на свет, не удержав лютню, нет. Каждый из нас в утробе матери держит лютню, некоторые флейту, но об этих потом. Так вот. Если ты хоть раз видел младенцев. Они появляются на свет с крепко сжатыми кулачками и громким ревом. Точнее сначала появляются, несколько мгновений молчат, а потом, как будто поняв, что произошло, разражаются горькими рыданиями. А рыдают они, потому что вышли из матери без лютни, не удержали её в тех самых крепко сжатых кулачках, потеряли. И вся жизнь их потом — сплошное страдание. А улыбаются они, в основном, тогда, когда слышат музыку. Только в музыке многие из них могут забыться. Ведь сам посмотри: работает человек — напевает, женится — приглашает музыкантов, иначе и не в радость свадьба, умер кто-то — опять музыка звучит, с ней легче пережить горе…. А у барда — лютня всегда с собой! Ему некогда грустить да и не о чем, пока его лютня цела. Поэтому и самый злой бард — это эльф, потерявший навсегда свой инструмент. А самый жалкий — это бард, который не знает, где его лютня.