Екатерина Горина - Морок [СИ]

— А бабой теперь всю жизнь ходить хочешь? — злорадно уточнила Аксинья.

— Бабой не хочу!

— Ну, значит — догоняй. Одному — лютня, второму — себя…

Аксинья наспех собрала дорожные котомки Миролюбу и Иннокентию, дала каждому по фонарю и флягу масла и выпустила навстречу надвигающейся ночи.

Через некоторое время по тракту раздалось шлёпанье ног, воздух наполнила тяжелая одышка:

— Погоди, малец, я с тобой, — еле переводя дух, сказал Казимир. — Да угомонись, я знаю, что ты не баба.

Флейтист ворвался в мрак строгих подвалов, метался по длинным коридорам с маленьким коптящим факелом, от которого вслед за юношей гнались длинные тени, выхваченные из своей призрачной жизни. Куда бы он ни шёл, за ним следовали любопытные чёрные души разбойников и убийц, воров и живодёров, все они старались приблизиться к нему, пытались дотронуться, но дрожащий от страха огонёк на промасленной ткани, умирая от каждого движения ветра, всё-таки гнал их прочь, в самую темноту, в щели между камней.

— Ну, ладно, — флейтист встал посреди коридоров. — Торг!

Тьма вокруг флейтиста заёрзала, зашипела.

— Мне нужна королева, — продолжил юноша. — Что вам?

— Убийца, — через некоторое время сгусток черноты подполз почти вплотную к флейтисту.

Огонь бросился на него, тень зашипела и отпрянула.

— Убийца, убийца, — послышался шёпот из противоположного угла.

Тень взяла флейтиста в плотное кольцо, она уже не подходила ближе, но и не отдалялась. В коридорах повисла тишина.

— Хорошо, будет вам убийца, покажите, где королева! — скомандовал юноша.

Хриплый смех разнесся по коридору, было непонятно, откуда он исходил, казалось, смеялись сами камни, из которых сложена темница.

— Убийца, на которого мы укажем! — прошипела темнота.

— Нет, так дело не пойдёт, я сам выберу вашего убийцу! — рассердился флейтиста.

— За королеву нужна высокая плата…

— Сам найду. Дёрнуло ж меня с нечистью болтать!

По углам прыснули чёрные искры. Одна, подкравшись сзади, закрыла собой маленький огонек, и флейтист остался один в длинном переходе каменных сводов, совершенно не понимая, в каком направлении идти.

Он сделал пару шагов в том направлении, куда указывал его нос. И звук шагов рассыпался по подвалу, точно безалаберный хозяин рассыпал горох на железный настил.

Флейтист сделал еще пару шагов. Тот же дробный стук повторился. Однако, чуткий слух музыканта позволил ему расслышать во всей этой какофонии что-то ещё, не похожее на общий гул. Ещё пара шагов. Что-то знакомое было в этом шуршании, будто мышь скреблась за стеной и в то же время звучало что-то, от чего мурашки бежали по коже и тело холодело, будто какую-то ткань сжимали между пальцев, или тёрли лоскут о лоскут, как бывает, когда в королевском дворце устраивают балы, и мужчины, ухватившись за талии дам, кружат их…

— Парча! Ну, конечно! — вскрикнул флейтист. — Именно так и скрипит.

И тут же его передёрнуло от воспоминания об этой ткани. Он постарался понять, откуда идёт этот неприятный звук и поспешил уже не на ощупь, не за взглядом, а, как и следовало с самого начала, на слух.

Скрип парчи и мышиный скрип будто ринулись ему навстречу, с каждым шагом флейтиста, они становились всё громче и громче. От мерзкого скрипа музыканта тошнило, судорога и мороз пробирали до костей, в уши будто кто-то вставлял стержень и прокручивал его там, внутри. Юноша едва удерживался, чтобы не разодрать их в кровь.

Совсем обессилев, он прижался к стене, стараясь заглушить всё, что слышал. В голове будто что-то щёлкнуло и звуки замерли. Флейтист раскрыл глаза и постарался вглядеться в темноту, впереди будто были какие-то отсветы. Разувшись, он, мягко ступая, продвинулся вперед. На этот раз ему удалось обмануть подвальное эхо, и ни одно его движение не было замечено темнотой. А вот он увидел довольно странную картину.

В темнице сидела женщина, она заламывала руки кверху (при этом её широкие парчовые рукава, раздутые по самым последним требованиям моды, наподобие бочки, тёрлись о платье, волосы, друг о друга), восклицая:

— Ну, что ж ты за дурак! Поди сюда! Открой же мне дверь!

Флейтист узнал скрип парчи, который чуть не свёл его с ума совсем недавно, узнал хозяйку голоса и наконец-то спокойно выдохнул.

Однако новый звук, звук шлёпающих подошв, заставил его вновь насторожиться. Слева от флейтиста в направлении комнаты с королевой направлялся ключник. Каждый его шаг звучал так, будто он вступал всякий раз в маленькое болотце. Флейтист даже пощупал пол под ногами, но тот был сух.

Добравшись до королевы, ключник нашарил замок, которым запиралась решётка, а потом движением руки, будто снимает с пояса ключи, подхватил невидимую связку и заскрипел внутри замка несуществующим ключом.

— Ну, что же ты за дурак! Иди уже! Что за дурак! Где твои ключи! Иди ищи! — закричала королева.

Снова послышались хлюпающие шаги, в этот раз они отдалялись. Флейтист уверенно приник к темнице королевы.

— Моя королева! — начал он.

— А! Флейтист! Ну хоть один разумный человек. Этот старый дурак где-то потерял ключи и не может никак меня открыть!

— Да, я всё это видел, — улыбнулся флейтист. — Как вы, моя королева? Я только узнал, что вы в заточении, и тут же бросился вам на помощь. Если вы изволите подождать, я тут же отыщу ключи и вернусь к вам.

— Было бы очень кстати, да поживее бы! — вздохнула королева.

— А пока меня не будет, может, принести вам плед?

— Я не замерзла…

— Но тут, кажется, сыро?

— Почему?

— Судя по шагам старого ключника, ему приходится ступать по лужам?

— Ха-ха-ха! — рассмеялась королева. — По лужам слез!

— Нет, но…

— Да ты не понял. Я не преувеличиваю. Этот бедолага так расстроился, что запер меня и теперь не может открыть, что наплакал столько, что сам до нитки вымок от собственных слез. Впервые такое вижу. Но он действительно ступает по лужам своих слез, которые льются из его старых глаз прямо в его старые башмаки!

«Это вы еще не знаете, что он уже почти целый день мертв», — подумал про себя флейтист, а вслух сказал:

— Я потороплюсь, моя королева! Скоро я вернусь с подмогой.

— А я пока верну старого дуралея, пусть скребёт в замке, как мышь, всё веселее.

Лекарю теперь являлись какие-то чудные образы в сознании. Казалось ему, что он спит, но сон был так удивителен, что в это же время ему казалось, что он думает о том, что он спит. Перед глазами мелькали чёрные пылинки, он вяло тянулся за ними рукой, силясь поймать. Самым прекрасным было то, что голова перестала болеть. Вместо этого её наполнили шорохи и звуки, слышалось, будто кто-то рядом маршировал, отдавал приказы, хихикали барышни, бранился пекарь, всё это было настолько ясным, что лекарь мог разобрать каждое слово, расслышать любые диалоги, а посему он крайне был восхищен тем, какой талант сочинительства и придумывания всяких историй открылся ему после удара по голове.