Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

– Теперь ты. – Пасифая посмотрела на меня. Голос ее охрип, надорвался. – Вытаскивай.

Постель под Пасифаей промокла насквозь. Комната наполнилась зловонием застоявшейся божественной крови. Когда Дедал вонзил нож, живот Пасифаи перестал колыхаться. А теперь напрягся. Будто выжидает, подумалось мне.

Я поглядела на сестру:

– Что там?

Ее золотые волосы спутались.

– А ты как думаешь? Дитя.

Я погрузила руки в ее отверстую плоть. И ощутила пульсацию горячей крови. Понемногу я пробиралась все глубже, раздвигая мышцы и влажные внутренности. Пасифая издала сдавленный хрип.

Я ощупала скользкое нутро, и вот она наконец: мякоть руки.

Уф! Я даже не поняла, чего так испугалась. Это просто младенец.

– Держу его, – сказала я.

И, осторожно перебирая пальцами, стала продвигаться вверх, чтоб ухватиться покрепче. Думала, помню, что надо аккуратно нащупать его голову. Чтоб не свернуть ему шею, когда стану вытягивать.

Боль взорвала мои пальцы, такая ошеломляющая, что я даже вскрикнуть не смогла. В голове крутилось беспорядочное: Дедал оставил скальпель в утробе, у Пасифаи от натуги сломалась кость и вонзилась в меня. Но боль сильнее сжимала руку, жевала ее, вонзаясь все глубже.

Зубы. Это были зубы.

Вот тогда я завопила. Попыталась выдернуть руку, но челюсти держали крепко. В ужасе я рванула сильней. Края разреза разошлись, и существо выскользнуло наружу. Оно билось, как рыба на крючке, в лица нам летела слизь.

Сестра визжала. Существо якорем повисло на моей руке, я чувствовала, как рвутся суставы пальцев. Закричав снова от мучительной, раскаленной боли, я повалилась на него, пытаясь ухватить за горло. А когда ухватила, подмяла под себя, придавила к полу. Существо колотило пятками по каменным плитам и мотало головой. Наконец я хорошенько его разглядела. Широкий плоский нос влажно поблескивал, испачканный утробной жидкостью. Лицо было волосатое, массивное, голова увенчана двумя острыми рогами. И лягушачье тело младенца, брыкавшееся с неестественной силой. Черные глаза глядели на меня в упор.

Милостивые боги, кто это?

Тварь подавилась и разомкнула зубы. Я выхватила окровавленную, изувеченную руку. Лишилась двух пальцев – мизинца и безымянного – и половины среднего. Существо работало челюстями, глотало, что удалось отхватить. И крутило головой, силясь вывернуться из-под моей руки и укусить снова.

Рядом выросла тень. Дедал, бледный, забрызганный кровью.

– Я здесь.

– Нож, – попросила я.

– Что вы собираетесь делать? Не навредите ему, он должен жить!

Сестра пыталась подняться, но перерезанные мышцы не давали.

– Пуповина, – сказала я.

Плотная как хрящ, она все еще связывала существо с утробой Пасифаи. Дедал распилил ее. Я стояла на коленях – взмокли даже они. А руки превратились в кровавое месиво боли.

– А теперь одеяло, – сказала я. – Мешок.

Дедал принес толстое шерстяное покрывало, расстелил рядом на полу. Истерзанной рукой я втащила тварь на него, поместила посередине. Существо все сопротивлялось, сердито кряхтело, и дважды я чуть не выпустила его – оно, кажется, становилось сильнее с каждой секундой. Но Дедал соединил уголки, и, когда уже держал их, я выдернула руки. Существо забилось в складках одеяла, не находя точки опоры. Я взяла одеяло у Дедала, подняла над полом.

Услышала его хриплое дыхание.

– Клетка, – сказал он. – Нам нужна клетка.

– Принеси. Я его подержу.

Он убежал. Существо внутри мешка извивалось как змея. Сквозь ткань проступали его конечности, массивная голова, острия рогов.

Дедал вернулся с птичьей клеткой, в которой еще трепыхались вьюрки. Но она была прочная и достаточно большая. Я затолкала одеяло внутрь, Дедал с лязгом захлопнул дверцу. А потом набросил на нее другое покрывало, и существо скрылось с глаз.

Я посмотрела на сестру. Она лежала вся в крови, живот как скотобойня. Кровь капала на промокший уже ковер на полу. Взгляд у Пасифаи был безумный.

– Вы не навредили ему?

Я уставилась на нее:

– Ты с ума сошла? Оно мне чуть руку не откусило! Скажи, откуда взялась эта мерзость?

– Зашей меня.

– Нет. Ты скажешь мне или истечешь кровью, я пальцем не пошевелю.

– Сука, – сказала Пасифая.

Но дышала она тяжело. Боль изматывала ее. Даже у моей сестры был предел, зайти за который она не могла. Мы глядели друг на друга, глаза в глаза, желтые в желтые.

– Ну, Дедал, – проговорила она наконец, – настал твой час. Расскажи моей сестре, чей грех – это существо.

Он посмотрел на меня – лицо усталое, исполосованное кровью.

– Мой, – ответил. – Мой. Из-за меня это чудовище появилось на свет.

Из клетки послышалось чавканье. Вьюрки замолкли.

– Боги послали белоснежного быка, дабы облагодетельствовать царство Миноса. Царицу восхитило это создание, и она пожелала рассмотреть его поближе, но он убегал, стоило кому-нибудь приблизиться. Поэтому я изготовил фигуру коровы, полую, чтобы царица могла в нее сесть. Приделал ей колеса, и мы вкатили ее на берег моря, пока животное спало. Я думал, это просто чтобы… Я не…

– Ну хватит, – выплюнула Пасифая. – Конец света наступит, пока ты добормочешь до конца. Я совокуплялась со священным быком, ясно? А теперь найди нитку.

Я зашила Пасифаю. Пришли солдаты и, осмотрительно сохраняя невозмутимые лица, унесли клетку куда-то в чулан.

– Никого к нему не подпускать без моего разрешения! И дайте ему поесть! – кричала им вслед сестра.

Безмолвные служанки скатали промокший насквозь ковер и вынесли испорченную постель – с таким видом, будто каждый день этим занимались. Пожгли ладан да душистую фиалку, чтоб заглушить смрад, а потом понесли сестру в купальню.

– Боги накажут тебя, – сказала я Пасифае, зашивая ее. Но в ответ услышала лишь буйный, словно пьяный, хохот.

– Ты разве не знаешь? – сказала она. – Боги любят чудовищ.

Я вздрогнула от этих слов.

– Ты говорила с Гермесом?

– С Гермесом? Он тут при чем? Объяснения какого-то олимпийца мне не нужны, я и сама это прекрасно вижу. И все видят. – Она ухмыльнулась. – Кроме тебя, как водится.

Почувствовав, что кто-то приблизился, я очнулась. Дедал. Впервые с тех пор, как он явился на мой остров, мы остались одни. Лоб его усеян был бурыми пятнышками. А руки измазаны по локоть.

– Позволь, я перевяжу твои пальцы?

– Благодарю, не нужно. Они сами заживут.

– Госпожа… – Он замялся. – Я в долгу перед тобой до конца своих дней. Не приди ты, я оказался бы на твоем месте.

Плечи Дедала напряглись, словно изготовившись принять удар. Когда он благодарил меня в последний раз, я на него накинулась. Но теперь знала больше, чем тогда: ему тоже известно, каково это – сотворить чудовище.

– Хорошо, что не оказался. – Я кивнула на его руки, испачканные, покрытые засохшей кровью, как и все остальное. – Твои заново не отрастут.