Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

Я приподняла бровь:

– А ты считаешь, что не был? И все-таки принес в мой дом клинок.

Телемах будто бы с удивлением взглянул на свой нож:

– Это чтобы вырезать.

– Да. Я так и подумала.

Он вытянул нож из-за пояса, положил на стол и оттолкнул от себя. Клинок царапнул по столешнице, задребезжал.

– Я был на берегу, когда погиб отец. Услышал крики, побоялся, что там стычка какая-то. Одиссей был не очень-то… приветлив в последние годы. Я подоспел слишком поздно, но видел, как все закончилось. Он вырвал копье. И умер не от руки Телегона.

– Обычно люди не ищут причин прощать убийц своих отцов.

– За людей говорить не могу. Но утверждать, что твой сын виновен, – несправедливо.

Странно было слышать это слово из уст Телемаха. Одиссей тоже любил его повторять. Улыбнется насмешливо, возденет руки. Что тут скажешь? Наш мир несправедлив. Я изучала стоявшего передо мной мужчину. И хотя злилась, чем-то он привлекал меня. Изяществом аристократа он не отличался. Держался просто, неловко даже. Была в нем суровая целеустремленность корабля, задраившего люки перед штормом.

– Пойми, – сказала я, – все попытки навредить моему сыну безуспешны.

Он бросил взгляд на лежавших вповалку львов:

– Это я, кажется, уже понял.

Такой бесстрастности я от него не ожидала, но не рассмеялась.

– Вы сказали моему сыну, что на Итаке вам больше делать нечего. Но мы оба знаем: там пустует трон. Почему ты его не занял?

– Итакийцам я теперь неугоден.

– Почему?

Он отвечал без колебаний:

– Потому что я видел гибель отца. И не убил твоего сына прямо на месте. А потом не плакал у погребального костра.

Он говорил спокойно, но слова его, как тлеющие угли, источали жар. Вспомнилось выражение его лица, когда я говорила о прославлении Одиссея.

– Ты не горюешь об отце?

– Горюю. Что так и не увидел отца, о котором все мне рассказывали.

Я прищурилась:

– Объясни.

– Не мастер я истории рассказывать.

– Мне не нужна история. Ты приехал на мой остров. И должен мне правду.

Помедлив лишь мгновение, он кивнул:

– Ты ее получишь.

Я заняла деревянное кресло, а он, стало быть, – серебряное. Прежнее место своего отца. Когда-то мне сразу бросилось в глаза, что Одиссей откинулся на спинку кресла, будто на постель. Телемах сидел прямо, как ученик, которого вызвали читать наизусть. Я предложила ему вина. Он отказался.

Когда Одиссей не вернулся домой с войны, сказал Телемах, начали съезжаться женихи – просить руки Пенелопы. Отпрыски самых зажиточных семейств Итаки и честолюбивые уроженцы соседних островов, надеявшиеся обрести жену, а если получится, то и трон.

– Она отказывала им, но они прохлаждались во дворце год за годом, подъедали наши припасы и требовали, чтобы мать кого-нибудь выбрала. Она все просила их уехать, но они не уезжали. – В голосе его и теперь полыхала ярость. – Мы ничего не могли с ними сделать – одинокие юноша и женщина, и они это видели. Я укорял их, а они смеялись в ответ.

Я встречала таких мужчин. И отправляла в свинарник.

Но потом Одиссей вернулся. Через десять лет после того, как отплыл из Трои, через семь после того, как покинул Ээю.

– Он явился переодетый нищим и лишь немногим из нас открылся. Мы придумали, как воспользоваться случаем: устроить женихам состязание в храбрости. Кто сможет натянуть большой Одиссеев лук, тот и получит руку матери. Один за другим пробовали женихи и терпели неудачу. Наконец вперед вышел отец. Одним движением натянул лук и пронзил стрелой горло худшего из женихов. Я так долго страшился этих людей, но они пали перед ним, как трава перед косой. Он всех их убил.

Воин, отточенный в двадцатилетней распре. Лучший из ахейцев – после Ахилла – вновь вскинул свой лук. Разумеется, надежды у них не было. У закормленных, испорченных зеленых юнцов. Хорошая вышла история. Ленивые, жестокие женихи, осаждающие верную жену, угрожающие законному наследнику. По всем законам богов и людей они заслужили наказание, и Одиссей является как сама Смерть, чтобы свершить его, – обиженный герой наводит в мире порядок. Такую мораль даже Телегон одобрил бы. И все же этот образ вызывал тошноту: Одиссей идет, увязнув по грудь, по дворцу, о котором так долго грезил.

– На следующий день пришли отцы женихов. Все – жители нашего острова. Никанор, владелец самых больших козьих стад. Агафон с резным сосновым посохом. Эвпейт, который разрешал мне рвать груши в своем саду. Он и заговорил. Сказал: “Наши сыновья гостили в твоем доме, а ты убил их. Мы требуем искупления”.

– “Ваши сыновья были воры и негодяи”, – ответил отец. А потом сделал знак, и мой дед метнул копье. Лицо Эвпейта лопнуло, мозги разбрызгались в пыли. Отец приказал нам убить и остальных, но тут снизошла Афина.

Значит, Афина в конце концов к нему вернулась.

– Она объявила усобице конец. Женихи заплатили сполна, и больше кровопролития не будет. Но на следующий день стали приходить родители отцовых воинов. “Где наши сыновья? – спрашивали они. – Мы двадцать лет ждали их домой из Трои”.

Я знала, что Одиссею пришлось им рассказать. Твоего сына сожрали циклопы. А твоего сожрала Сцилла. Твоего сына разорвали на кусочки людоеды. Твой напился и упал с крыши. Этот был на корабле, затопленном великанами, ну а я спасся.

– Но отсюда твой отец отплывал еще с командой. Никто не выжил?

Он помедлил:

– Ты не знаешь?

– Не знаю чего? – Я еще не договорила, а рот уже был сух, как желтые пески Ээи. В пору буйного Телегонова детства беспокоиться о том, что не в моих руках, времени не оставалось. Но теперь я вспомнила пророчество Тиресия, отчетливо, словно Одиссей только что его произнес. – Коровы. Они съели коров.

Он кивнул:

– Да.

Год прожили со мной эти нетерпеливые, безрассудные люди. Я кормила их, врачевала их болезни и раны, радовалась, наблюдая, как они поправляются. А теперь они стерты с лица земли, будто и не жили вовсе.

– Расскажи, как это случилось.

– Когда корабль шел мимо Тринакрии, налетел шторм и вынудил их причалить. Отец несколько дней не смыкал глаз, но шторм все не унимался, прибивал их к берегу, и в конце концов отец не выдержал и уснул.

Опять та же история.

– Пока он спал, его люди убили несколько коров. Две нимфы, охранявшие остров, это увидели и обратились к… – Он вновь помедлил. Я поняла, что он обдумывает слова: твоему отцу . – Владыке Гелиосу. Когда мой отец вновь поднял парус, корабль разнесло в щепки. Все его люди утонули.

Я так и видела своих единокровных сестриц с длинными золотыми волосами и накрашенными глазами, преклоняющих прелестные колени. Ах, отец, мы не виноваты. Накажи их. Как будто его нужно было уговаривать. Вечно разъяренного Гелиоса.