Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Я знаю.

— Все равно. У них вражда старинная. У Башквицей кувшин разбился — непременно Ружи виноваты. У Ружей ребенок с лавки упал — Башквицы постарались. Их здесь ни слова, ни ваши листья не успокоят. Рецепт один: самых тупых — в тюрьму в Салланце, а тех, кто друг друга резать начнет, — вешать.

Господин Некис посмотрел Эльге в глаза и повторил:

— Вешать. Я уж нагляделся.

Эльга мотнула головой.

— Я все же попробую.

— Воля ваша. Посидите здесь пока, я распоряжусь.

Воин вышел из палатки, оставив Эльгу одну.

Она поежилась. У нее создалось впечатление о господине Некисе как о человеке холодном, резком. Как он сразу — вешать!

Это все потому, что он из засохшей горечавки и шиповника и весь в иголках. Прямой как сосна. Твердый. Сердце — колючий орех. Ничего, кроме службы. Ни семьи, ни случайных детей на стороне. Бедный, — пожалела его Эльга. Ему бы мальв не помешал. Или яблоневый лист. Смягчил бы.

— Пек! Расмус! Хорум! — услышала она господина Некиса.

Затем голос отдалился, и разобрать его стало невозможно.

Кто-то прошел мимо палатки. Заржала лошадь. Плеснула вода. Кто-то громко спросил у кого-то суровую нить. Застучал топор.

Ах, сейчас бы уже начать!

Эльга зажмурилась. Как набивать? Через одного? Или разом — сначала Башквицей, потом Ружей? Шесть дней, нет, даже пять останется… Если завтра до полудня — забор, листья. Там местечко, здесь местечко. Хватит ли времени? Еще пальцы…

Она сложила ладони на коленях, слушала, как легкие покалывания возникают от запястья к ладони, пробегают по фалангам к кончикам ногтей. Ну, не так уж и страшно, в сущности, разработаются.

— Госпожа мастер, — полог палатки откинулся, господин Некис шагнул внутрь, — ваш извозчик, он вам нужен? Я не могу держать фургон на территории лагеря.

— Его надо разгрузить, — сказала Эльга. — Там одеяла, одежда.

— Хорошо, но самому ему лучше ждать вас в Салланце.

— Я поняла.

В темноте вечера светила короткая цепочка фонарей. Через узкие канавки были переброшены мостки. В отдалении горел костер, освещая смотровую шигу. Фургон казался светлой глыбой, выросшей у частокола.

— Дядя Сарви.

Прикорнувший на передке Сарвиссиан встрепенулся.

— Да, я здесь.

— Мы сейчас выгрузим все необходимое, а потом вы отправитесь в Салланцу, — сказала Эльга, заползая во тьму повозки.

— Далеко.

— Ни в Ружине, ни в Яблонце останавливаться не советую, — сказал господин Некис. — Сами понимаете, вас здесь уже приметили.

— Сожгут?

— В дома не пустят. Могут оси подпилить.

— А ближе ничего нету? — хмурясь, спросил Сарвиссиан.

— В часе на север Песья Голова, но это дикарское село.

— Видел я этих дикарей, такие же люди. Только мясо сырком едят.

— Ну, как знаете.

Эльга вслепую размела сено.

— Дядя Сарви, я вам доски оставлю пока.

— Оставляй.

Эльга принялась выгребать корзины и вещи. Она выкладывала их на задний борт фургона, и они пропадали, подхваченные крепкими руками.

— В новую палатку, — распоряжался господин Некис. — Все несем туда.

Кто-то из воинов зажег фонарь.

Одна корзина и сверток нехорошо припахивали, и Эльга отставила их в сторону. Присев, собрала горку раскатившихся клубней.

— Господин Некис, — сказала она, — у меня здесь клубни и тыквы.

— Тоже в палатку?

— Нет. Их можно в общий котел?

— Конечно. Сист, — скомандовал господин Некис.

Один из воинов поднес и расправил прямоугольник ткани. Розоватые клубни окунались в него, словно тонули. Тыквы Эльга оставила напоследок. Они были приятно-тяжелые, с ними можно было не углядеть и вывалиться самой.

Плюх!

— Здесь еще еда порченая.

— Там вот, за будкой для помывки, — указал господин Некис на прореху в ряде фонарей, — у нас есть отхожее место.

— Я отнесу, — сказал Сарвиссиан, подхватывая корзинку в руку, а сверток под мышку. Вздохнул. — Только надо было Ильме оставить. У нее не испортилось бы.

— Хорум, проводи, — распорядился господин Некис.

Молчаливая тень в коротком плаще шагнула в сторону, увлекая Сарвиссиана с пахучим грузом во тьму.

— Все, — сказала Эльга, спрыгнув на землю.

Пойманный за лямку сак, шурша, перевалился через борт.

— Ого, — оценил размеры господин Некис. — Это все ваши лиственные запасы?

— Да.

Эльга зашагала за ним к своему новому месту обитания. Листья возбужденно шептались, потрескивали и похрустывали.

— И вам нужно еще?

— Да. Вы сможете сколотить для того, что соберут, закрытую с трех сторон беседку? Напротив забора, шагах в десяти?

— Конечно. Осторожней.

Господин Некис придержал Эльгу за локоть, помогая пройти по мосткам. Серым пятном вылепилась матерчатая стенка, на низком шесте качнулся фонарь с тусклым огоньком внутри.

— Сюда.

Сдвинулся, хлопнул палаточный полог. Эльга шагнула во тьму.

— Сейчас.

Господин Некис пропал и появился со свечой. Пространство палатки осветилось, проступили земляной пол, сложенные у дальней стенки вещи, шкуры, а также накидка и одеяло, расправленные в спальное место у входа справа. Столб в центре подпирал провисающий потолок.

— Ну, вот так.

Господин Некис установил свечу на железной тарелке, прикрепленной на столбе.

— Мне нравится, — улыбнулась Эльга.

Она отпустила сак, и тот оплыл у стенки, заняв едва ли не четверть палатки.

— Прошу прощения, госпожа мастер, — сказал, потоптавшись, господин Некис, — но условия походные. Завтра сколотим вам лежанку.

— Забор. Лежанки не надо.

— Хорошо.

Господин Некис обвел палатку внимательным взглядом. Затем серые глаза его остановились на Эльге.

— Вы точно сможете их примирить? — спросил он.

— Не знаю, — сказала Эльга. — Я попробую.

Воин чуть заметно кивнул, зевнул во весь рот.

— Поскорее бы из этой дыры. Добрых снов, госпожа мастер.

Он вышел из палатки, заставив затрепетать пламя свечи.

— И вам, господин Некис, — сказала Эльга тихо.

Она расправила накидку, легла, не раздеваясь, подтянула одеяло к подбородку. Снаружи кто-то кого-то окликнул, похлопывала, шуршала ткань, свеча то горела ровно, то мерцала, заставляя плясать тень от столба.

Листья в саке, вновь слышимые, вновь различимые, принялись рассказывать ей историю сотворения мира из семечка. Семечко плыло в пустоте, в темноте, спящее, объятое холодом, шептали они, пока его не обогрел свет солнца. Тогда оно выпустило корешок. Казалось бы, много ли пользы в корешке, если вокруг тебя ничего нет?

Но ведь корешок — это уже что-то.

Он разделился на мелкие волоски, и темнота задержалась между ними, затвердела, сделалась землей. Значит, можно было расти дальше.

Через какое-то время, достаточное, чтобы накопить силы, семечко треснуло и выпустило слабый, бледный росток. Свет согрел его, а тьма, усыхая, поделилась влагой. Первый лист развернулся в целый мир, и этот мир ожил и был прекрасен.