Надежда Мамаева - Ловец [СИ]

Я сжала челюсти. Сволочь. Какой же он сукин сын!

Тэд чуть сильнее сдавил мою руку, и я готова была поклясться: там, где наша кожа соприкоснулась, пробежал электрический разряд. Но, кажется, ловец этого не заметил. Он был занят другим: его взгляд буквально ощупывал мою кожу. Я чувствовала его прикосновения на голых плечах, шее, губах.

— Ты мое наказанье, мое спасение от безумия и безумие же во плоти. И я не врал, что хочу тебя до одури. Прямо здесь и сейчас. На этом столе. Я хочу слышать твои стоны. Видеть откинутую назад голову. Чувствовать, как ты сжимаешь меня изнутри. Мне даже наплевать, что ты из золотого квартала. Того, который я ненавидел всегда, сколько себя помню, и всех его обитателей, избалованных вседозволенностью богатства.

Во мне словно что-то оборвалось. Улетело в колодец мрака. Разбилось. Этот ловец был ничуть не лучше Грега. Мужу от меня нужны были деньги. Этому — мое тело. А если причина в том, что я его якорь? Ну не может мужчина так бесстыдно и откровенно говорить о своих желаниях. Или может?

— Определись, чего в тебе больше: ненависти или желания, — я подалась вперед, через стол, наплевав на стыд и смущение.

Простынь тут же съехала на талию, но мне было не до нее. Мы оказались лицом к лицу. Между нами не было и ладони расстояния.

— Ненависти. И в первую очередь к себе. Но знаешь, детка, я привык добиваться желаемого. Тебе хочется расквитаться с мужем, отомстить и вернуть состояние. Мне — тебя. Поможем удовлетворить желания друг друга. Сделка более чем честная.

Он по прежнему держал мою руку. Да и как сказал сам Тэд, пощечина — жест аристократов. Оттого я плюнула. Ему в лицо. Со всей яростью, что кипела в душе.

— Да пошел ты!

Он замер, а потом медленно отпустил мою руку.

Уходила я в звенящей тишине. Во время разговора мы не разбили ни одной чашки, но было такое чувство, что я ступаю по осколкам.

Уже в коридоре услышала насмешливое:

— Не забудь оставить простынь. Она моя.

Ткань тут же упала на пол. Как будто ловец думал, что без этой тряпки я от него никуда не уйду. Платье, вчера промокшее насквозь, сегодня напоминало доску. Но я влезла в него. Правда, прежде пришлось несколько раз ударить им о край ванны, а потом основательно помять.

Дверь закрывала все так же в тишине.

Прижимая к груди талмуд, направилась по улице, не особо разбирая, куда именно. Но потом злость, что застила глаза, не улеглась, но чуть сменила краски с багряных на чернильную синь, и я узнала серебряный квартал.

Этот ловец, оказывается, неплохо устроился. Лицемер. А при этом сам твердил про избалованных богачей.

Поняла, что еще не много, и я взорвусь не хуже порохового склада.

— Учеба. Только учеба, — произнесла вслух, надеясь, что слова, звучащие из уст, вытеснят из головы беззвучные, но такие яркие мысли.

Я повернула к причалу, держа в голове образ школы для одаренных. Это был мой персональный маяк, не позволявший разбиться разуму о скалы эмоций. Лишь на пирсе поняла: денег у меня ровно на одну поездку. Выругалась сквозь зубы. Что-нибудь придумаю.

Тэд.

Она ушла, а он все так же сидел за столом. Плевок давно был стерт с лица, но на душе все так же гадко. Тэд понимал, что сорвался. Решил надавить, прогнуть, ускорить достижение цели и получил распрямившейся сталью рапиры по лицу. Она действительно напомнила ему рапиру, в отличие от тех богатеньких юнцов из золотого квартала.

Тэд закрыл глаза, погружаясь в воспоминания.

Ему тогда было десять. Щипач. Пацан из подворотни. Именно тогда он узнал о забавах аристократов. Шило — наставник по воровскому ремеслу, просветил. Тэд видел изуродованные спины своих ровесников. Тех, кто оказался не столь талантлив в кражах. Когда пришел заказ на развлечения, то свои же сдали бесталанных. Тех, кого не так жалко. Пятерых за одну золотую монету, как поведал Шило.

Старый вор привел тогда Тэда в лачугу и показал изуродованных троих. Двое — не выжили. Подробно так рассказал, обстоятельно, зачем бывают нужны молоденькие мальчики тем, кто готов платить, но шлюхам предпочитает пацанов-малолеток.

А потом случилась так, что он в одиннадцать сам попал. Правда, не в роли «ночного мальчика», а в травлю. Еще одну забаву золотоквартальников, когда по пятам пускали здоровенных волкодавов, натасканных рвать плоть и кость. Тэд бежал в ночи, а вслед летели свист и пьяное улюлюканье. Это так развлекалась юные аристократы, здесь, в чернорудных кварталах, где можно снять маску лицемерной благочестивости и светских манер. Были бы только деньги.

Этот урок Тэд запомнил навсегда. Впитал под кожу, до самого мозга костей. Как и ненависть ко всем богачам. Даже став ловцом, он сохранил это чувство. Оно затаилось, улеглось, но не растаяло. И вот сегодня, подогретое неудовлетворенным желанием после лабиринта, оно выплеснулось на Шенни.

Его ошибкой было посчитать, что эта пигалица — такая же двуличная, как и большинство из знати. Из тех голубокровных, что задирают носы и смотрят с презрением лишь на публике. А наедине… продажные души всегда готовы заплатить. Стоит лишь озвучить цену.

А ведь она не взяла тогда эти бездновы десять талеров. Надо было подумать наперед, что и сейчас она не согласилась бы, но желание ослепило.

— Может, оно и к лучшему? — глядя на Баристу, задумчиво произнёс Тэд. — Она смертельно обиделась, но зато и с просьбами о помощи больше не придет. Оно и лучше: может, хоть так мне удастся ее забыть и заняться наконец-то делом. Как о якоре, я узнал о ней достаточно, а вот это навязчивое желание… я сам себя презираю из-за этой одержимости. А себя ненавидеть нельзя. Себя надо если не любить, то хотя бы ценить.

Бариста мяукнула. То ли поддерживая, то ли осуждая хозяина, а потом начала вылизываться. Лишь ей, кошке, все было нипочем.

Тэд встал из-за стола. Внешнее спокойствие. Внутренняя буря. Удар о стену вышел глухим. Костяшки сбились в кровь. На обоях остался рубиновый след. Не вмятина, но отпечаток.

От выплеснутой ярости легче не стало, но он упрямо мотнул головой и решительно выдохнул:

— Справлюсь.

Шенни.

Все то время, что оставалось до встречи с куратором я усердно штудировала талмуд. Строки плыли перед глазами, упорно не желая восприниматься сознанием. Но я раз а разом, перечитывая каждое предложение не единожды, продиралась сквозь параграф.

Когда прозвенел звонок, я, отложив талмуд, поднялась с подоконника и направилась к дверям приемной. Зак сказал, что лучше подождать его, не заходя внутрь. Что же, в этом я отчасти его понимала. Перемена прошла, но куратор так и не появился. Я стояла, прислонившись к стене, и с отсутствующим видом изучала трещину на побелке, когда сбоку кто-то присвистнул и протянул: