Елена Свительская - Моя пятнадцатая сказка [СИ]

Еще до окончания школы Виталий начал изучать японский, накачав из интернета учебников. И, как оказалось, тот человек из снов говорил именно на японском языке! Он чувствовал себя виноватым перед каким-то Судзуки… Потом было углубленное изучение японской истории: Виталий отчего-то был уверен, что отгадку можно найти именно там. Однажды он наткнулся на сведения о симабарском восстании. Симабара… Это название болью отозвалось в его душе… Потом поступление на отделение японистики, новые исследования…

После того как Максим Петренко внезапно ушел из школы, Виталию начали сниться новые сны. И однажды эти сны как кусочки мозаики сложились в историю о разбитой дружбе троих друзей: Судзуки, Нобору и Кэйскэ. Нобору увлекся христианством, сам общался с христианами — и друга втянул.

Во время симабарского восстания оба были в замке Хара. А Кэйскэ оказался по другую сторону баррикад — его хозяева приказали ему расправиться с восставшими. Нобору, отказавшегося наступить на икону, распяли, как и несколько других вольнодумцев, не успевших покончить с собой. Судзуки, упавший в море во время нападения голландского судна, каким-то чудом выжил, а потом его занесло в далекую снежную страну.

— Ты был прав, Кэйскэ, — тихо сказал Виталий, смотря на пролетающую над ним чайку, — Самое нелепое и яркое приключение — это наша жизнь.

Чайка взмыла в небо, потом рванулась вниз, к земле, пролетела почти над самой головой у юноши — и опять взметнулась в голубое небо, чтобы разрезать его своими острыми белыми крыльями.

— Вот только жаль, что ты все забыл, друг Кэйскэ, — продолжил Виталий еще грустнее, — И помнит ли Судзуки? Кажется, нет. Он просто затаил на меня обиду за то, что я втянул его в тот водоворот из чужих желаний и чужого боя, где жизни, вера и преданность обычных людей не волновали никого. Просто ненавидит, но уже забыл, за что. Мне печально, что ты, Судзуки, и ты, Кэйскэ, все забыли, но… Может это и к лучшему?.. Когда я вспоминаю, что Кэйскэ был среди тех, кто расправлялся с восставшими, мне становится не по себе. Это ужасно! К счастью, я сейчас смотрю на это как будто со стороны — и мне легче думать обо всем этом. Так со временем и Судзуки забудет, за что ненавидит меня. И, возможно, мы снова встретимся. Может быть, однажды мы будем шутить и смеяться так, словно ничего не случилось. Да, время лечит раны. А память… порою ее не жалко потерять. Главное, встретиться бы снова с тем, кто дорог. Чтобы опять влипнуть втроем в какую-нибудь переделку, которая нас сплотит. И идти плечом к плечу навстречу всему, что преподнесет нам жизнь…

Был полдень. На маленькой улице никого не было кроме них двоих: парня и внимательно слушающей его чайки, бесстрашно и дерзко рассекающей небо над его головой. Небо… сегодня оно не казалось далеким и недостижим. Казалось, что стоит поднять руку — и дотронешься до него рукой.

Ночью Виталию приснился здоровый и счастливый Судзуки. Он улыбнулся ему и сказал по-японски:

— Благодарю, Нобору!

И с тех пор Виталию больше никогда не снились кошмары…

Судзуки не помнил, куда шел… Ему казалось, что его жизнь — как чистый лист бумаги. Нет ничего в прошлом. В будущем ничего нет. Он шел… Он вроде бы был живой… Но почему-то Судзуки ничего не чувствовал… Сердце было выжжено…

Его выловили рыбаки. Каким-то чудом не успел утонуть. Но от ударов обломков сильно пострадал. Когда оклемался, то восстание в Симабара было подавлено. И остатки христиан разыскивали и убивали. Бакуфу не понравилось, что иноземные миссионеры рьяно лезли в их политику. Да еще и это крупное восстание… От христиан было решено избавиться. Раз и навсегда.

Хикари, так и не дождавшаяся мужа, тайно приняла «его» веру, носила крест. Она хотела что-то сделать ради него. Когда ее схватили и потребовали отказаться от ее религии, наступить на икону, она воспротивилась. За что была обезглавлена и сожжена вместе с деревней, где жила — другим в назиданье.

У Судзуки не осталось ничего кроме мести. Он собрался затаиться среди рыбаков, а потом напасть на врагов. Он узнал, что среди подавлявших восстание был и Кэйскэ. Только боги распорядились иначе: буря напала на вышедших в море рыбаков — и унесла их судно в далекую страну. Судзуки был единственным, кто выжил. Очнувшись на чужом берегу, не знал, как ему вернуться домой. Туда, где прежде был его дом… и два верных друга, с которыми они много пережили вместе… два бывших друга…

Судзуки не помнил, куда шел… Ему казалось, что его жизнь — как чистый лист бумаги. Нет ничего в прошлом. В будущем ничего нет. Он шел… Он вроде бы был живой… Но почему-то Судзуки ничего не чувствовал… Сердце было выжжено…

Позже он выцарапал на своем коротком мече, единственном напоминании о прошлом, иероглифы «Синсэй», что означало «новую жизнь». Он надеялся, что хотя бы в следующей жизни сможет вернуться — и расплатиться по счетам. Ему надо было хоть на что-то надеяться, иначе бы он свихнулся в этой ледяной стране среди чужих пугающих лиц и жуткого непонятного языка…

Максим Петренко, репортер политических и спортивных новостей, скрывавшийся под псевдонимом Синсэй, брел по земле главного из японских островов. На этой неделе он впервые приехал в город Киото. Он не знал, что такого особого случилось сегодня — все было, как и прежде, в течение года, с тех пор как Максим приехал работать в Японию. Просто какая-то тяжесть, временами ощутимо сдавливающая душу, неожиданно исчезла. И стало на душе легко и спокойно.

Он не помнил, куда шел… Ему казалось, что его жизнь — как чистый лист бумаги. Нет ничего в прошлом. В будущем ничего нет. Но в его силах записать на этом чистом листе новую историю, такую, какую он захочет…

Брань на японском и чей-то жалкий умоляющий лепет привлекли его внимание. Парень развернулся.

Шесть штук малолеток, кажись, учениц средней школы, прижали худенькую девчонку, судя по школьной форме, одноклассницу или просто одношкольницу, к стене. И теперь, матеря ее, отбирали карманные деньги, а заодно и всячески высмеивали «уродку». Внешности перепуганная малявка была самой обыкновенной. Она дрожала от ужаса, отчего ее волосы, собранные в два тощих «хвоста», подрагивали.

— Заткнитесь!!! — заорал Максим по-японски.

Нападать на взрослого, да еще и иностранца, пигалицы побоялись — и шустро слиняли. Осталась только жертва, бледная и испуганно моргавшая.

Спустя некоторое время или же под воздействием дружелюбной родной речи девочка успокоилась. И поведала о своей печальной жизни. Собственно, ее вины не было, ну, разве что только в том, что родители одноклассниц все время пропадали на работе или терроризировали своих отпрысков учебой. Максим был наслышан о том, как здешние дети измываются над морально слабыми сверстниками, срывая на них всю горечь и злобу. Ему было тошно от этого, но не мог же он уследить за всеми! Впрочем, он решил, что Хикари в обиду никому не даст. К счастью, она жила в том же районе, где и решил временно поселиться он. Просто… она так доверчиво на него смотрела…