Елена Свительская - Моя пятнадцатая сказка [СИ]

В ответ послала:

И вновь Аой ускользнула с письмом. И снова я, трепеща, ожидала ответа.

Но молодая женщина вернулась без письма. Сообщила, что слуги начинают просыпаться, и мой любимый ушел, чтобы не навлечь на меня подозрений.

Целый день я была сама не своя. Была уверена: он придет ночью. Он должен прийти! Он должен что-то сказать, покуда меня не увезли во дворец!

И сердце не обмануло. Стемнело. Все легли спать. Накатилась тишина на усадьбу. Разве что цикады продолжали петь. Их жизнь так коротка, но пока она длится, цикады поют.

Любимый шел неслышно, но тонкий, незнакомый мне аромат его одежд помешал ему явиться незамеченным.

Вот он нерешительно замер у ширмы, заслонявшей мое ложе. Мне было слышно его дыханье. Мое сердце рвалось из груди к нему. Но разве я могу сделать шаг к нему? Сама?!

Вот, решившись, юноша опускается на колени чуть поодаль от ширмы. Тихо рассказывает о том, как был потрясен, увидев внезапно мое прекрасное лицо, о том, какими безрадостными были дни после нашей встречи.

Мне надо убежать, позвать служанок, чтобы они выгнали его из дома. Но вместо этого я почему-то слушаю его. И хотя прячу лицо в рукавах, мне вдруг начинает казаться, будто преград между нами нет.

Сердце женское — не камень. Он наконец решительно отодвинул ширму и опустился возле моей постели на колени.

— Только одну ночь… только на одну ночь позвольте мне прикоснуться к вам! Я сгораю… — шептал он.

Я испуганно сжалась. И страшно было, и не хотелось убегать от него.

Помедлив, наговорив еще ворохи красивой чепухи, он сел ближе и, осторожно обхватив мои плечи, привлек к себе. Скользнули ласково и быстро его теплые ладони по моим волосам.

— О, какие у вас густые волосы, Хару! Как шелк гладкие… — молодой мужчина вздохнул, — Я бы хотел, чтобы время остановилось, и я мог целую вечность держать вас в своих объятьях!

Он говорил и говорил… И мне все меньше и меньше хотелось, чтобы эти теплые ласковые руки отрывались от меня….

Наконец, мы произнесли любовную клятву:

— Чтоб нам в небе птиц четой неразлучной летать, чтоб нам на дереве раздвоенной веткой расти!

И, кажется, что связки моих одежд сами собой распустились… а губы его жаркие приникли к моей щеке…

Ночь подходила к концу. Ему бы уйти незамеченным, но он, поднявшись, подхватил меня на руки:

— Я хочу унести мою весну с собой.

А мне… мне бесстыдной хотелось уйти с ним. Я поняла эту горечь влюбленных, вынужденных расставаться поутру.

Любимый вынес меня из моих покоев, двинулся дальше. Вот, он выбрался из усадьбы. Счастье было так близко…

Дальше все смешалось. И сад, и заря, и долгая-долгая улица, и крики, и погоня…

Нас настигли вооруженные слуги моего господина. Меня вырвали из рук моего возлюбленного. Потащили прочь от него. Мои крики, мои рыданья никто не замечал. Лишь только раз могла я вывернуться и увидеть его, отчаянно смотревшего на меня, удерживаемого нашими охранниками. Меня утащили по незнакомому переходу и заперли в каком-то амбаре.

Там было холодно. По ночам пищали мыши. И даже бегали между свертков и кувшинов, ужасно пугая меня. Но, впрочем, поесть мне приносили, дважды в день. Еду хорошую, чтоб я не заболела. Но я плакала, отказывалась от еды. Умоляла служанок, которые изредка приходили ко мне, сказать, что стало с моим любимым. Девушки молчали, отворачивались, некоторые даже презрительно молчали. Я опозорила себя. Наследник и отец уже вели приготовление к моему переезду во дворец, а я… я пыталась сбежать! Сбежать с другим мужчиной! С тем, с кем уже соединились рукава наших одеяний на моей постели. Но мне не важно, что будет со мной, что скажет наследник, когда ему расскажут!

Почему я не могу выбрать сама?.. О, как я не хочу во дворец! Как не хочу становиться ни наложницей, ни любимой женою наследника. И даже любимой женщиной будущего государя я становиться не хочу!

И только верная Аой, принеся мне обед на третий день моего заточения, ответила:

— Наследник так разгневался, узнав, что приказал его казнить.

Что-то оборвалось во мне, что-то умерло от этих слов. Есть ли где-то в этом мире страна, где женщине позволено самой решить, кто станет ее мужем? Будет ли где-нибудь когда-нибудь такая страна? О, как счастливы должны быть женщины, рожденные в ней!

Я отказывалась от еды. Рукава моих кимоно никогда не просыхали от слез.

На шестой день мой господин позволил мне вернуться в мои покои. Но я так ослабела от волнений и слез, что сама не смогла идти. И, помедлив час или два, хозяин усадьбы позволил нашим молодым слугам вынести меня из амбара и отнести в мои покои на руках. Мужчины были серьезны, взгляд отводили.

Служанки приносили мне еду уже по три раза в день, все время разную, уложенную так красиво и заманчиво, чтоб скорее соблазнить меня ею. Я спрашивала у самых сострадательных из служанок, у верной моей кормилицы, где тюрьма в Киото, где усадьба моего возлюбленного? Но они молча отворачивались. И лишь верная моя кормилица призналась погодя, сердито, что имени и усадьбы того молодого господина никто из слуг нашей усадьбы не знал. Да и знали бы, так не помогло бы то: сил у меня не хватит, даже до ворот нашей усадьбы дойти, а родители того юноши за него не вступятся, боятся гнева императорского. Но, кажется, тайком заказали молитвы о его благополучии в столичных храмах.

Аой тоже молила меня поесть хоть чуть-чуть. Хотя бы ради нее, хотя бы в благодарность за всю ее преданность ко мне! Она плакала и грозилась, что сама перестанет есть. И вроде бы тоже перестала есть на второй день моего возвращения мои покои.

У меня сил не было уже, чтобы подойти к седзи и, чуть подтолкнув их, посмотреть в образовавшуюся щель на сад. Да мне и не хотелось смотреть на сад. Я только лежала в моей постели и много-много плакала.

Или я доведу себя до голодной смерти, или вымолю позволенье принять постриг, чтоб до конца моей грустной жизни молиться о любимом. А не позволят мне — так я сама своевольно сбегу в ближайший монастырь и упрошу монахинь мне помочь. Да, мне ради этого придется снова есть и сколько-то времени копить силы, чтобы хватило на путь. Но я не хочу жить в этом суетном мире. Вообще не хочу жить!

Через два дня была церемония распределения должностей в столичных ведомостях. И слуги шептались, что мой молодой родственник получил ранг повыше, чем у него прежде был. Но какое мне было дело до него?.. У меня не было сил, чтобы радоваться чьим-то радостям.