Елена Свительская - Моя пятнадцатая сказка [СИ]

Но, чтобы детей их приняли в клан и опекали — на случай, особенно, если с кем-то из родителей что-то случится — муж Хосиоби согласился участвовать в создании того кинжала, легендарного. А еще, поскольку был он бессмертным, получил разрешение стать одним из удзигами рода, божеством рода. Хотя и живым. Обычно-то души умерших становились удзигами после своей смерти. И чудесный кинжал был создан. И возросла слава этого клана кицунэ. Бояться стали другие кланы кицунэ и нелюди другие его. И даже боги боялись впредь задевать их. Предпочитали их избегать. На всякий случай. Даже если кинжал может отобрать жизнь только у одного, кому хотелось становиться тем одним?! Но, увы, из клана был кто-то несколько тысячелетий назад, кто жизнь свою провел очень благородно и достойно — положено было заступничество богов их клану.

Хосиоби поцеловала супруга в губы, крепко, долго, отвлекая от тяжелых мыслей. Отвлекла надолго.

— Давай просто радоваться тому, что есть, любимый! — сказала она, нежно целуя его в лоб.

— Давай, — потерянно сказал шаман, но в следующий миг, увидев губки ее обиженно надутые, сам поцеловал ее. Забыв насколько-то про страшные свои мысли.

И сладко, и горько любить, когда с начала любви надвисает над парой корявая сухая ветвь дерева разлук и смерти. Но, говорят, как они любят, не любит никто. Пока кто-то ругается, привыкая к спокойному течению жизни и изучив уже сколько-то друг друга — эти несчастные впитывают каждое мгновение любви своей и близости.

Шел уже восьмой год его счастливой жизни. Шел уже восьмой или девятый век его жизни — он точно не считал. Ему больше нравилось считать улыбки на ее устах. И рождать бесконечное море поцелуев и ласк.

Подрастал сын их. Милый, смелый мальчик, лицом хорош необычайно. И в танцах восхитительный, как мать его. Дочурка подрастала. Уже получила пару рыбок и сладостей от деревенских детей человеческих, случайно мельком увидевших ее. Да письмо от одного аристократа столичного в ссылке, что мельком увидел ее, бредущую у реки. Она в задумчивости руками двигала грациозно как в танце. Она, кокетка пятилетняя, письмо ему изящным почерком написала. Он до последних своих дней — года двадцать три в надежде прожил еще — письмо то бережно хранил и ночью прижимал к своей груди, вспоминая юную красотку, которую видел всего лишь раз в жизни.

Раз приснился кошмар ему. Та жизнь давняя, человечья. Когда он ждал, что вот-вот ворвется в поместье отца возвратившийся Гу Анг. В ту ночь он четко видел лицо его. Четко видел лицо отца. И тот день, когда еще ненавидел брата старшего и наследника настоящего, когда боялся возвращения его.

Но наконец-то увидел он его во сне! Увидел кусочек своего прошлого! Кусочек его родины, оставшейся далеко за морскими глубинами. И плакал, от счастья что ли или от горя.

И долго успокоить его не могли поцелуи и объятия нежные жены.

А на следующий день все было мирно и тихо. Кружилась в танце малышка. На берегу реки горной, хотя и подальше от людей. В платье, сшитом матерью, белом-белом. Да танцевал, расползаясь по ущелью, кружевной туман, шлейфом обвивая хрупкую изящную девочку. И мужчина смотрел на дочку свою, от восхищения онемевший. Надо же, бывает красота такая на свете! Ужели он мог сотворить ее?.. Вместе с ней… только вместе с ней!

Подул холодный ветер вдруг с моря. Развеял тумана шаль клочьями, одеяние сказочной красоты порвал. Остановилось растерянно малышка. А, нет, растерянно смотрела куда-то в даль — за его спиной.

Обернулся отец. И остановилось сердце.

Шел к нему, медленно ступая, его сын, в одежде окровавленный.

— Ты… что с тобой? — подскочил мужчина, — Что… с матерью что с твоей?..

Тот еще не ответил ничего, но уже онемело, заледенело что-то внутри.

— Матушка… — сын остановился потерянно.

— Что?! — отец кинулся к нему, — Что с ней?!

И дочь к ним кинулась, птицею напуганною, забыла хвостик пушистый спрятать свой от волнения и топорщил он напугано подол одеяния ее.

— Она… — сын потупился, потом глаза грустные поднял, — Она отдала мне кусок мяса, в ткань шелковую завернутый. И велела отнести человеку. Я… я сам не знаю зачем, — руки отца сжались на его плечах, он выдохнул растерянно, — Я сам не знаю зачем! Матушка была в одеждах нарядных, словно в них на охоту пошла. Но она сказала — и я пошел. Отнес.

— К какому человеку? — спросил шаман старый, задрожав. Он не видел сейчас ничего, как ни хотел, как ни молил небеса.

Где она?.. Что с ней?.. Зачем?..

— Ну, тот… в деревне у края леса, — сын смущенно отвечал, — Помните, юноша молодой? Меня отец его в капкан поймал. А он меня спас, выпустил меня. Приласкал напуганного. Матушка плакала от счастья в тот день, — глаза грустные поднял, — Но я не хотел расстраивать ее! Ни ее, ни вас! Я… я случайно поймался в тот день. Но я постараюсь больше никогда не попадаться сейчас!

— Не понимаю, — отец вздохнул.

— Ну, у него вроде сын заболел? — наморщилась малышка.

— Вроде очень тяжело, — вспомнил наконец и сын, — О том болтали вороны и тэнгу с нашего леса. Матушка, может, послала ему гостинец.

Потерянно опустился на землю, колени ударив больно, отец его. И душу ударив пребольно.

Человек. Спаситель сына. Он женился уже и сына воспитывал. Сын заболел его. А Хосиоби послала ему кусок мяса. Своего мяса! Она послала ему свою печень, потому что печень кицунэ излечивает от любых болезней.

— Глупый! — дочка догадалась первее его, — О глупый! Что же ты наделал! Это же была мамина печень!

— Что?! — подскочил сын.

— Матушка отдала свою жизнь, чтобы отблагодарить его за твое спасение! — крикнула дочка, расплакавшись, — Но ты… почему ты нам ничего не сказал?! Ты должен был сразу рассказать нам о ней! А ты… пошел туда! Что ты за сын?!

И задрожал сын, вдруг осознавший все. Но он не хотел быть таким! Он просто хотел быть послушным сыном и пошел туда, матушки просьбу исполняв.

— Где?.. Где она?! — вскочив, метнулся в дом отец.

Но дом его встретил пустой. И жутко холодный.

Метнулся на реку, дальше, где любили сидеть и смотреть на молочную дорогу из звезд в темноте. Но и там не нашел ее. Остановился, к дару взмолился, к проклятию взмолился своему. Но дар молчал. И новой раною украсило сердце его давнее проклятие разгневанного дракона.

Он не сразу понял. Вспомнил не сразу от ужаса и волнения.

Прибежал на поляну лесную, где первый раз увидел ее.

Она лежала неподвижно, сжимая в руке плеть оборванную цветущих вьюнков. В огромной луже крови. И платье ее, нежно-розовое как сакуровый цвет утром, сейчас стало красным как лепестки сливы кислой или колючие цветы роз.

— Ты! — ноги подкосились у него, — Хосиоби! Жена моя! Да что с тобою?!