Елена Свительская - Моя пятнадцатая сказка [СИ]

И, не в силах идти уже, к ней подполз.

И, с опозданием, на поляну вбежали сын и дочь их — по запаху отца пришли. И сжались, обняв друг друга, вцепившись друг в друга в ужасе, мать увидев, лежащую в крови.

Дрогнули веки женщины-лисицы, медленно глаза открыла. Сил не было голову повернуть, но взгляд метнулся вбок, где знакомое дыхание слышалось так тяжело взволнованное. Он пересел поближе, колени утопив в ее подсыхающей крови, руку тонкую сжал обессилевшую.

— Ты… как ты могла?! Почему именно ты?!

— Прости… любимый… — тихое едва слышное сорвалось с губ ее, — Я не могла… спокойно жить… думая, что от меня… что из-за меня… умрешь ты… — с силами собравшись, все же подняла вторую руку, коснулась лица любимого — он руку подхватил ее, мешая ей упасть, — Пусть лучше я… принесу тебе… смерть свою… — и взгляд застыл ее на нем. И силы лишилась поднятая рука.

Ее проклятие сильнее вышло драконьего. Проклятие монаха мерзкого вышло сильнее проклятия сына господина реки и дождя! Но, вместе со смертью своей, Хосиоби убила и его. Убила своего супруга.

Он все забыл. Он топился в винном забытьи.

И напрасно родственники жены то звали его проводить ее в последний путь — он не мог этого вынести, он бессмертный, не мог вынести очередную смерть другого драгоценного сердца — и напрасно ходили к нему, целые посольства собирая, увещевать, что у него еще остались дети, ради которых стоит жить.

И даже лис один сказал, что уплывшая рыба кажется большой, что старый шаман бессмертный, успеет еще забыть свою жену и новых с десяток-другой найти — и страшно по морде он получил и более среди родственников не возникал, в посольстве очередном к безутешному вдовцу. Да, впрочем, и Старый шаман видеть его морду более не хотел.

Он пил и пил. Пил и пил. Он отчаянно старался забыть все. Но не мог забыть. Он, который видит чужое прошлое и чужое будущее. Он, который не может изменить ничего.

Он пил и пил. Пил и пил. Разве что женщины не касались больше руки его. Хотя кто-то из мерзких родственниц жены и пытался его соблазнить, чтобы отвлечь. Не ей нагадить. Просто, чтобы вывести из хмельного забытия и боли отчаяния. Чтобы он вспомнил своих детей. Но старый шаман не помнил ничего. Он не хотел ничего помнить.

— Да не ты во всем виноват! — вскричала тетушка его жены, нашедшая его меж людей и в гневе разбившая все бутыли с вином, что стояли на столике низком перед ним. И побила другое все вино. Стол соседний раскроила одним ударом нежной руки.

Люди: пьющие, слуги, хозяин сам заведения — все в ужасе разбегались подальше, забыв обо всем, вещи потерянные забыв, деньги забыв, лишь бы подальше от нее. От жуткой красавицы, ломавшей крепкое дерево. От женщины с шестью лисьими хвостами.

— Во всем виноват твой сын! Виноват, что пошел туда, но не подумал сразу ни о чем! — орала в гневе женщина-оборотень и лицо ее, сейчас человеческое, страшно исказилось.

Но он только тихо сидел, сгорбившись сидел, покуда она металась вокруг него.

— Да тьфу на него! — провыла она наконец, цепляясь за его руку, — А дочь?.. Дочь все еще тебя ждет! Ты подумал хотя бы о дочери своей?!

Он вдруг сжал ее рукав многослойный, глазами безумными посмотрел на гневавшуюся родственницу — и та вдруг в ужасе шарахнулась от него, а он не выпускал ее — и насквозь прорвал многослойный ее рукав.

— Мой сын ни при чем! — он выдохнул потерянно, выпустив наконец ее, — Я во всем виноват! Все началось с меня! Я был ужасный сын… непочтительный сын отца своего! — и с рыданием спрятал лицо меж сцепленных рук.

Глаза закрыл, чтобы не видеть свои переплетенные пальцы. Чтобы не видеть переплетенные судьбы. О, если бы он мог! Он и с глазами закрытыми, во сне даже продолжал видеть все. Кроме своего будущего. Кроме своего прошлого и лиц родных, его любящих. Он ничего не мог остановить. Ничего…

И долго рыдал, глухо рыдал. Ей страшно стало смотреть на него — и женщина ушла.

И долго рыдал, глухо рыдал мужчина. А потом поднялся, дрожащий, и на ногах заплетающихся отправился в другое заведение. Пить. Снова пить. Хвала людям, которые придумали вино! Даже бессмертные мечтали в нем утопить все.

Прошло несколько десятков лет. Его знали все. Нелюди все. И местные люди Нихон, что тоже норовили заснуть, вкушая рисовое вино. Старик в оборванном одеянии. Старый шаман. Он проклят был быть бессмертным. Но жена смогла убить и его. Тело его было живо спустя столетия. Но душа его уже умерла.

Он пил и пил. Пил и пил. Ударил двух добросердных женщин из людей, которые хотели отвлечь его. Он лисицу молодую какую-то убил, которая посмела дерзнуть отвлечь его, скинув при нем двенадцатислойные свои одежды, так похожие на ее.

И однажды, в тоскливый, дождливый осенний день, сидя в какой-то чайной, смотря на отчаянно обнажившееся чаши своей дно, он вдруг увидел рукав чей-то над ней и струю сакэ, вновь наполнившую ее.

Взгляд поднял помутневший и отчаянный.

Усталый и поседевший опустился рядом с ним Вэй Юан. Что явился пред ним как человек. Как путник в старых одеждах, хотя и заморских, дорогих. Всколыхнув в памяти шуршанье шелка и аромат Поднебесной.

— Выпьем? — спросил он.

Шаман сначала хотел чашу разбить об его лицо, лицо своего мучителя, но приметив шрамы на его руках давние, побелевшие, да снег в его волосах, да глаза — такие же усталые как и у него — вдруг выдохнул почему-то милосердно:

— Выпьем.

Медленно сидели напротив друг друга, рядом совсем за маленьким низким столиком, враги давнишние. И тоскливо смотрели на падавший первый снег, такой еще слабый… пушистый… красивый…

Но отравлял вкус вина вид на заметаемый снегом, пустотой сад. В саду вдруг словно отодвигался воздушный полог. И картины видели они. Каждый невольно видел картины о счастье и смерти своего врага. Как каждый долго, ужасно долго бродил по свету, преследуемый всеми, как долго, отчаянно мечтал вырваться. И как шанс вырваться был дарован ему. Всего лишь на миг. Горькая поздняя любовь. Первая любовь. Кисло-сладкая. Горько-сладкая. Та, ярче в жизни которой уже более не будет ничего.

Потери неожиданно примирили их.

— Ты… ты мог бы меня убить? — спросил наконец Старый шаман, с надеждой посмотрев на него.

— Прости, я не могу, — дракон вздохнул.

Человек, вздохнув, сам наполнил чашу ему.

Вэй Юан грустно отпил. Смотрел долго на кружащийся снег. Сказал наконец:

— И ты тоже не сможешь меня убить.

— Вечно живые и уже мертвы? — криво ухмыльнулся шаман.

— Бывает и так, — улыбкою усталою ответил ему дракон.

Так сидели мужчины и пили. Долго-долго. И заснули друг возле друга.

Хотя на рассвете проснулся первым Вэй Юан. И, смутившись, ушел первым. Более не появлялся возле него. Да и не искал его старый шаман.