Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Это уже ни в какие ворота не лезет! – отчаянно воскликнул караульный, не решаясь нарушить приказ и снять с глаз повязку.

Океан мелодично пел, в небе кружили птицы. Солдат тщетно вслушивался в тишину по соседству, а Унция и Октавиан стояли в блаженном оцепенении и улыбались. Их руки были опущены по швам, но поднос, над которым протянулась коротенькая, но ясная радуга, не падал, а парил, словно ковёр-самолёт. За это время кукурузная каша дала нежно-зелёные побеги, в казарме подняли тревогу, а мимоходом и полуслепого подагрика с постели.

– И как только вам не совестно, дети, – горько воскликнул старичок, за плечо которого держалась цепочка солдат с завязанными глазами. – Вы же не даёте мне болеть!

Остаток дня Унция провела в облачке малинового звона, с нетерпением ожидая ужина, – ещё никогда в жизни ей так не хотелось есть. Но как только звякнул засов, аппетит сразу исчез. Не появился он и все последующие дни – еду вновь приносил тот же старик, только теперь он ещё больше хромал и ещё меньше говорил.

Время тянулось нестерпимо медленно, и иногда начинало казаться, что её друг, как и сияющие вершины, попросту привиделся. Еда, даже с пригоршней соли, добываемой прямо над тарелкой, казалась пресной, а одиночество после первого в жизни поцелуя разошлось не на шутку. В напрасном ожидании прошла неделя, за ней месяц, и после очередного приступа хандры принцесса задумала одиночество отравить.

Глубокой ночью, морщась и давясь, но с поистине королевским упорством, она сжевала часть алоэ, росшего в амбразуре. Невыносимая горечь мясистых, как щупальца осьминога отростков, вопреки ожиданию, пришлась одиночеству по вкусу и, заговорив впервые за всё время, оно попросило съесть куст до конца.

Рассвет бедняжка встретила на выступе. Ощущение было такое, что алоэ дало гигантские корни в желудке и до небес проросло в душе.

С лучами зари Унция в изнеможении распростёрлась на книжном ложе, прибавив к «Сумме теологии» Фомы Аквинского свою заплаканную щёку.

Ей виделось, как она входит в огромную, сияющую раковину и идёт по радужной спирали всё дальше и дальше, а мимо плывут мифические цветы с занавесок её детской спальни.

Потом она шагала по пустыне, подметаемой холодным ветром, где из бардового, бархатного тумана выплывали чьи-то беззастенчиво глазеющие физиономии.

Она шла, как сомнамбула, пока вокруг не стало теплей, и не выросли заросли необыкновенного леса. Деревья, росшие очень густо, несли черты морских полипов и кораллов, смешанных с колючей агавой и зонтиками гигантского укропа. Из состояния полусна её вывел голос, показавшийся ей знакомым.

– Здравствуйте, ваше высочество, – сказал голос.

Унция вгляделась в пёструю зелень и узнала тукана из зоологического атласа.

– Оксфорд? – жёлтое солнышко сияло на пернатой грудке. – Что вы здесь делаете?

– О, я уже два года живу у вас в сердце, – ответил тукан. – Но что вы сами в себе делаете?

Принцесса задумалась, вспоминая, как здесь оказалась.

– Вероятно, ищу мальчика с именем самого большого нотного интервала.

– Сначала вы искали сияющие вершины, – напомнил Оксфорд. – А теперь мальчика?

– Это одно и то же, – ей не хотелось обсуждать свою любовь с картинкой из энциклопедии. – И вся эта чащоба во мне?

– Выросла от ваших бдений на книжной горе, – растягивая слова, ответил тукан. – Кое-что, правда, не прижилось из-за бессердечности, – клюнул торчащую из земли дубину.

– И куда же тут идти?

– Прямо – итальянцы Эпохи Возрождения, направо – французские романтики, за ними – английские, налево – немецкие алхимики-чернокнижники, – он вспорхнул в воздух. – Жаль, вы ещё не можете подняться над собой! Окружающий ландшафт предстал бы узорчатым полотном, где непроходимые философские кущи соседствуют с садами, вскормленными поэзией и рыцарским романом, – повёл лекцию совершенно в университетском духе. – Там повсюду озерца простых и прозрачных откровений, а по их берегам устроились городки поселенцев…

– Поселенцев? – она задрала подбородок.

– Или гостей, как вам угодно. Ваше сердце кажется им более гостеприимным, чем родные новеллы и баллады. Вы же в башне столько слёз пролили над их судьбами!

Унция решила идти направо.

– Кстати, – сказал тукан сверху, – вон и один из них.

Юноша при шпаге скакал, петляя между деревьев. Заметив даму, он натянул поводья и осадил скакуна.

– Пардон, мадемуазель, – всадник говорил с сильным лангедокским прононсом. – Что делает барышня одна в такой глуши?

– Глуши? – слова гостя задели принцессу, но ей, правда, ещё предстояло в себе разобраться.

Кавалер снял берет:

– Увы, сударыня, я уже несколько лет ищу здесь дорогу. Но, если вам нужна помощь, знайте, – вперился в неё ястребиным взором, – для истинного гаско-о…

Унция, наконец, узнала собеседника, и радужное сияние, отразившись от лица с подкрученными усиками, вернулось к хозяйке.

– …О-о-онца, – сонно пробормотал гость и, сжимая берет в отставленной руке, упал к её ногам.

– Да, – Оксфорд тоже сел на землю, – в родных местах вы легко можете влиять на чужую, даже гениальную фантазию!

Принцесса проверила пульс у будущего маршала Франции, лежащего в обмороке, и направилась к его коню. Но через пару лье скакун гасконца растаял в воздухе, направляясь в Менг, как и было написано в бессмертном романе.

– Животные, в отличие от людей, проявляют больше верности создателю, – пояснил тукан. – И это, заметьте, не от недостатка ума.

– А вот вы, почему пошли со мной, а не остались на рисунке? – поинтересовалась она.

– Из признательности, ваше высочество. Ведь, из всей многотомной энциклопедии меня вы запомнили лучше других.

Тукан полетел вперёд, показывая путь.

– Там за лесом будет посёлок имени Эдмона Ростана, – сказал со смыслом. – Вы бы уговорили Сирано де Бержерака не красть у себя счастье, пойти к Роксане и, пока не поздно, признаться ей в любви.

Унция последовала совету.

Оттуда, уже на собственной лошади, она добралась до городка, населённого детьми Уильяма Шекспира, где разъяснила темнокожему правителю Кипра, какой негодяй этот Яго, и как в квартире Кассио оказался платок Дездемоны.

Отправляясь дальше уже в карете и роскошном платье, подаренном белокурой красавицей, принцесса радовалась за влюбленных, живших теперь душа в душу.

В свежескошенном поле им встретились весёлые крестьяне, которые отнеслись к путешественникам радушно, накормили, напоили и, усадив отдохнуть в душистой скирде, поинтересовались, куда они держат путь.

– К сияющим вершинам, – Унция хранила при себе имя милого друга. – Правда, где они, я и сама не знаю.