Галина Гончарова - Маруся - 2. Попасть - не напасть [СИ]

Из города он их вывел. За ворота проводил, как они и хотели.

А там уж… все в воле их Аллаха, пусть он и разбирается.

Тогда ему и досталась эта шкатулка. На прощание женщина сжала ему руку, а потом приказала что-то няньке на своем языке. Та закаркала в ответ, но женщина сказала еще резче – и старуха смирилась. Достала ящичек, ткнула в руки, явно нехотя.

– На… счас… тие.

Женщина плохо говорила по-русски. Путала слова, ударения. Но сказано было четко.

Благовещенский поблагодарил и сунул шкатулку в мешок, даже не открывая. И забыл про нее, словно и не было. Не до того, знаете ли. Тут еще приятеля настигла шальная пуля, попал Васька в госпиталь…

Вспомнил только через два дня. Открыл – и обомлел.

Драгоценности были – царице впору. Хоть ты беги, возвращай, но куда? Кому?

Да и почему их отдали?

Александр хотел поделить их с другом, но не успел. Васька так и скончался на больничной койке. Семьи у него не было, жены-детей не нажил…

Благовещенский махнул рукой и отвез шкатулку домой. Пусть будет.

Иришке перейдет в приданое.

Сам он в цене украшений не разбирался, если б не старый ювелир-еврей, который объяснил ему, что на руках у мужчины целое состояние. Камни – чистой воды, достаточно крупные, сами по себе стоили дорого, но вот так, в украшениях, они поднялись в цене втрое, вчетверо… он бы дал любую цену, да вот незадача – столько денег у него просто нет.

Но если господин захочет…

Господин не захотел. Пусть дочери останется. Или на черный день, мало ли, край придет, тогда уж продадим, а пока пусть будет.

Дарье, конечно, эти побрякушки тоже понравились. Но…

Да что в них такого, в этих камнях?

Александр понимал умом, что ради денег можно пойти на преступление, но это ведь – умом! А сердцем…

Можно украсть, убить, преступить через любой запрет, если у тебя смертельно болен кто-то из близких, если нет иного выхода. Вот ради спасения дочери Благовещенский мог бы что угодно. А просто для денег?

Да заработать проще! Пусть не миллионы составляет его жалование, да и доходы с поместья не столь велики, но им хватает, разве нет? И на дом, и на выезд, и на маленькие радости – разве нет?

Оказалось, что ему хватает, а вот Дарья другого мнения.

Александр помнил, как она выплескивала на его голову обвинения. И не так страшны были слова, как ее глаза.

Словно рядом с ним, в теле красивой и неглупой женщины жило нечто… чужое. Как будто из куколки появилась не бабочка, а нечто гадкое и мерзкое, например, богомол или скорпионова муха.

Но почему?

За что?

Неужели он действительно был таким плохим мужем?

Ну да, он не заработал миллионов, и живут они пока не в столице, но ведь всему свое время, разве нет? Он искренне старался…

И честно говоря, не поверил жене, когда та сказала о дочери.

Иришка – не от него?

Вот уж глупость несусветная! Это его дочь, и все тут! А Дарья просто бредит, ее понять можно. Он и сам…

Если бы не надо было найти Демидова и оторвать ему голову к чертям свинячьим, Александр запил бы по-черному. Как один раз, еще в юности, после маминой смерти.

Но мысль о мести прекрасно поддерживала и тонизировала. А если еще использовать госпожу Храмову…

Александр вспомнил фигурку девушки, такую, аппетитно округлую в нужных местах, вспомнил тяжелую толстую косу, которую она нетерпеливо теребила в минуты волнения, вспомнил ясные карие глаза…

Повезло Храмову. Просто повезло.

Конечно, княжна человек очень своеобразный, но такая не предаст, не продаст, не станет копить зло, а потом бить в спину. Она честно и открыто выскажет в глаза все, что ее не устраивает, а потом развернется и уйдет. Или останется – на своих условиях.

Красивая, умная, маг земли, то есть еще и плодовитая, детей будет много…

В Москве за такую невесту передрались бы, даже удивительно, что отец хотел отдать ее за Демидова. Мог бы и кого получше уж найти для дочери. Помоложе, познатнее. Хотя – чего удивляться?

Демидов, хоть и не настолько знатен, но весьма и весьма богат. Не первое поколение его семья практически царствует на Урале, а уж сколько они из земных недр выкачали… представить страшно. Только не помогут ему эти деньги.

Не помогут.

Благовещенский стиснул кулаки. Жалобно плеснулся коньяк в снифтере. [21] Снифтеры – это круглые бокалы на широкой ножке с сужающейся верхней частью. Изначально эта тара использовалась исключительно для коньяка, на современная барная культура предусматривает подобные бокалы и для других напитков.

И уже не жалобно – торжествующе плеснулось вокруг одиночество.

Одиночество…

Дочери – нет. Внуков тоже не будет.

Жена сошла с ума. И даже если она придет в себя, сможет ли он забыть то, что видел? Сможет ли не помнить, как с некогда любимых губ лился яд?

Благовещенский отлично знал ответ.

Не сможет. Никогда не сможет…

И что ему осталось?

Только сидеть в темноте, смотреть в камин и понимать, что там догорают не поленья – там догорают осколки и обломки его жизни. Такой неожиданно никчемной и ненужной. Такой пустой и безрадостной, наполненной лишь работой…

Серые дни и очень, очень черные ночи. Это больно. Это было настолько больно, что снифтер полетел в огонь, но даже взметнувшиеся языки пламени не помогли разогнать мрак, скопившийся в душе.

В дверь поскреблись.

– Ваше превосходительство…

– Да?

Александр даже обрадовался слуге. Все ж отвлечься от плохих мыслей.

– Ваша супруга…

– Что с ней?

– Она сбежала.

Александр помнил, как раздавал указания слугам. Как приказал закладывать экипаж, как распоряжался, приказывая найти обезумевшую от боли женщину…

Только как ты ее найдешь?

Березовский, хоть и не Москва, но достаточно большой город, и прочесать его весь – немыслимо. А нарваться на неприятности – очень даже несложно.

Кусочек ясности подарил обрывок накидки. Дарья, спеша покинуть ненавистный ей дом, зацепилась накидкой за забор – и в гневе дернула плащ. Дорогой, темно-малинового бархата, он сам покупал жене…

Деньги Дарья не взяла.

Записки никакой не оставила, следа – тоже. Дом она покинула через черный ход и, судя по следам, там ее кто-то ждал. Благовещенский не мог назвать себя следопытом, но тут и навыков не требовалось – человек явно влез где-то в грязь, и теперь она нападала на мостовую с его обуви. Явно, стоял, ждал… дождался.

Куда они потом пошли?

Как вообще умудрились связаться?

Неизвестно. Даже предположений пока не было.

А потом был дом Синютиных.

Ужас.

Это единственное, что мог испытывать Благовещенский.

Ужас, который пропитал каждую его клеточку, заполнил все тело и выплеснулся наружу вопросом: