Тэд Уильямс - Восстание теней [Восхождение тени] [Shadowrise ru]

Броун покачал головой:

— Полагаю, некоторые из совершённых тобой ошибок мог в твоём возрасте допустить и я, — он бросил на Тинрайта быстрый взгляд. — Но не похищение Элан м’Кори из замка. Это серьёзное преступление, мальчишка. Это плаха.

Глаза поэта вновь наполнились слезами.

— О боги. Как я вообще до этого дошёл?

— Дурная компания, — живо отозвался Броун. — Водить знакомство с сочинителями и рифмоплётами — всё равно, что якшаться с ворами и безумцами. Что хорошего из этого может выйти? Впрочем, если удастся скрыть историю с госпожой м’Кори, у тебя ещё есть шанс дожить до преклонных лет. Но зная о твоём проступке и скрывая это ради тебя, я беру на себя определённый риск, поскольку таким образом я становлюсь соучастником… — грузный мужчина решительно и печально покачал головой. — Нет, боюсь, я не могу взять на себя такой риск. У меня ведь есть семья, земли, вассалы. Это не будет справедливо…

— О, прошу вас, лорд Броун! — кажется, граф слегка заколебался, склоняясь к проявлению милосердия, и Тинрайт приложил все старания к тому, чтобы слова его звучали любезно и убедительно. — Пожалуйста! Я совершил это всего-навсего, чтобы спасти невинную девушку! Я сделаю для вас что угодно, если вы соблаговолите избавить меня от сей ужасной участи. Сердце моей бедной матушки будет разбито!

Что было, разумеется, совершенной неправдой: Анамезия Тинрайт, пожалуй, испытала бы настоящее удовольствие от того, что сбылись её самые зловещие предсказания.

— Возможно, возможно. Но если я на свой страх и риск отпущу тебя, когда ты виновен — и покрою твоё преступление! — тогда ты должен будешь кое-что для меня сделать.

— Всё, что угодно. Может, мне разносить для вас сообщения? — однажды он слышал краем уха, что Невин и другие служили Броуну подобным образом. — Поехать к чужеземному двору? — Мэтт легко мог бы вообразить участь куда худшую — и не одну! — чем оставить позади мать, свои беды и весь этот мрачный город на несколько лун.

— Нет, думаю, ты окажешься мне полезнее ближе к дому, — возразил Броун. — Говоря по существу, мне нужен человек, вхожий к Хендону Толли и его приближённым. У меня есть ряд вопросов, на которые я хочу получить ответы, и ты, Мэтти Тинрайт, ты станешь моим шпионом.

— Шпионом? Шпионить за… Хендоном Толли?

— О, не только за ним. У меня много вопросов и много нужд. Существует ещё и некий предмет, местонахождение которого мне необходимо выяснить — и возможно, я даже попрошу тебя достать его для меня. Подозреваю, что он хранится в палатах Окроса, нового придворного лекаря. Не гляди так испуганно, Тинрайт, предмет не особенно ценный — просто зеркало.

“Зеркало? Не то ли это зеркало, с помощью которого Толли мучил Элан? Но только дурак или безумец мог бы подойти к такой вещи!..” Мэтт Тинрайт воззрился на графа, осенённый ужасной догадкой.

— Вы… вы даже не думали ничего говорить Толли. Он отдалил вас от двора! Вам только нужен был шпион!

Авин Броун откинулся назад и сплёл пальцы рук на обширном животе.

— Не забивай себе голову выяснением правды, поэт. Ты в этом не мастак.

Сердце у Тинрайта бешено билось, но сейчас он был зол, зол и унижен — его обвели вокруг пальца, как простачка!

— Что, если я пойду к Толли и расскажу ему, что вы пытались сделать из меня шпиона в его окружении?

Броун расхохотался, запрокинув голову.

— И что с того? Хочешь, чтобы он услышал мою часть истории — правду о леди Элан? И если уж из-за этого дела обернутся для меня так же худо, как и для тебя, у меня есть поместье, так удачно расположенное вдали от Южного Предела, и люди, которые могут защитить меня. А что есть у тебя, мелкий ты щелкопёр? Только шея, которую топор палача перерубит, как свежую сосиску.

Рука Тинрайта сама собой потянулась к горлу.

— Но что если Толли поймает меня? — он опять едва не плакал.

— Тогда ты окажешься в том же положении, как если бы я сказал ему, что ты сделал. Разница в том, что если ты поступишь, как я скажу, то попадёшь ли ты в беду, будет зависеть только от тебя. Если же я расскажу обо всём Хендону Толли — ну, неприятности найдут тебя очень быстро, можешь в том не сомневаться.

Тинрайт уставился на пожилого мужчину:

— Вы… Да вы демон!

— Я политик. Но ты ещё зелен понимать разницу. А теперь слушай внимательно, поэт, я расскажу, что ты должен будешь сделать для меня…

“Говорят, что в начале истории Иеросоля, когда был он не более чем береговой деревней, на дальнем берегу пролива Куллоан стоял большой город кваров под названием Яшмаар, и что именно торговля между людьми южного контитента и твердыней фаэри стала одной из причин быстрого возвышения Иеросоля”.

Баррик Эддон.

Что за странное, странное имя. Лёжа в темноте, Киннитан всё твердила и твердила его про себя, и никак не могла понять, отчего оно так привязалось к ней и непрестанно повторяется в мыслях, как слова молитв, которым научил её в детстве отец.

Баррик. Баррик Эддон. Баррик…

А потом все события сна всплыли в памяти. Она попыталась сесть, но руки и ноги маленького Голубя, разметавшегося рядом, переплелись с её, и высвободиться, не потревожив сон мальчика, было бы очень трудно.

Что оно значило, это видение? Юноша с огненно-рыжими волосами уже не раз являлся ей в снах, но в этот, последний, всё было иначе: хотя Киннитан и не помнила всего, что они сказали друг другу, зато помнила, что во сне они разговаривали будто бы по-настоящему. Но за что боги наградили её таким подарком, если это и вправду был подарок? Что они хотели этим сказать? Если это видение было послано священными пчёлами Золотого улья Нушаша, которым она когда-то служила, то разве не должен был вместо него явиться ей кто-то из прежних друзей, вроде Дьюни? Почему вдруг какой-то северный юноша, которого она никогда не знала и даже не видела в реальной жизни?

И всё же она не могла выбросить Баррика Эддона из головы — и не только потому, что наконец узнала его имя. Киннитан проникалась его отчаянием, как своим собственным — его она ощущала не так, как несчастье Голубя, а так, словно она и вправду могла постичь душу незнакомца, будто в них двоих неведомым образом текла единая кровь. Но такое, конечно, было невозможно…

Киннитан почувствовала, как Голубь вновь заворочался во сне, и уставилась в темноту. Она не знала даже, ночь сейчас или утро — в каюте не было окон, а шум, производимый командой, ничего ей не говорил: девушка ещё не настолько изучила корабельный распорядок, чтобы различать время по голосам и звону судового колокола.

Как же она тосковала по свету! Матросы не давали ей лампу из боязни, что она подожжёт себя — какая глупость! Киннитан не слишком беспокоилась о собственной жизни — и с радостью бы с ней рассталась, окажись это единственным способом вырваться из лап Сулеписа, — но никогда не стала бы жертвовать мальчиком, пока оставалась хоть слабая надежда спасти его.