Андрей Васильев - Темное время

А теперь как-то неудобно это делать, мы уже вроде как старые знакомцы. Еще осерчает, закружит по лесу, а мне только этого для полного счастья и не хватало.

— Что сопишь, парень? — поинтересовался лесовик, бодро топая по тропинке. — Чего не так в жизни повернулось?

— Все не так, батюшка, — отозвался я. — Тридцать три напасти, и все на мою голову. С Кощеевичем я не поладил, понимаешь. Поди знаешь, кто это такой? Сошлись мы с ним на одной дорожке так, что не разойдешься. А он товарищ матерый, умелый, мне до него как вон той березке до неба.

— Дурень ты, — хмыкнул старичок. — Да не потому, что с семенем колдовским сцепился, а потому, что себя ни в грош не ставишь. Про детей Кощеевых я, понятное дело, слыхал немало, и о том, что сила у них изрядная имеется, тоже. Они дел за века натворили богато, вон даже до меня рассказы дошли, а я из леса своего не вылезаю уже веков пять. Но если уж так повернулось, так что теперь, перед ним на колени встать и голову под меч склонить? У него своя сила, а у тебя — своя. Ты ведьмак, за тобой пращуры стоят, на тебя глядят. Они, чай, не гнулись под каждого ворога, а шли на битву, как на свадьбу. Смерть — она разная бывает, тебе ли не знать о том? Кому она — страх главный, а кому и награда за жизнь славную. Трус умрет погано, о нем никто не вспомнит, а тот, кто честно гибель встретил, в глаза ей глядя, — он, считай, бессмертен. Вот и выбирай для себя, парень, как оно будет. Мое слово крепкое, если надо, я тебя в лесу спрячу так, что ни Кощеевич тебя не сыщет, ни бабы ягие, что ему сестрицами приходятся, но разве то жизнь? Под кустом сидеть, от каждого шороха трястись? Ты все ж таки Ходящий близ Смерти, а не заяц.

Мне чего-то так стыдно стало от его слов, аж щеки запунцовели. Может, потому, что он прав оказался по всем позициям? И говорил он это так обыденно, на ходу, как нечто само собой разумеющееся.

Интересно, а бабы ягие — это кто? Нет, ясно, откуда ноги растут, но я полагал, что ведьмы и есть хрестоматийные бабки-ежки. Но, похоже, ошибался.

— Спрятать, может, и понадобится, — решил не скрывать я. — Меня и моего приятеля, он в поселке сейчас остался. Но не от колдуна — от слуг его. Они люди как люди, да только их много может оказаться, а сила солому ломит. Что до остального — прятаться не стану, но и напролом не полезу. Кощеевич ведь не только силен, но и умен, только на каждого мудреца довольно простоты.

— Вот теперь твои речи мне по нраву, — похвалил меня лесовик. — Другое дело. Что до обещания моего — сказал же: спрячу, если нужда приспеет, не сомневайся. А вот мы и пришли, здесь тогда девка удавилась. Вон на том дубе, что у оврага растет.

Верно, так оно и есть. Паршивое место, я это сразу ощутил, у меня даже волоски на руках дыбом встали, так старой и скверной смертью пахнуло. Лет прошло много, но ни дерево, ни земля под ним греха людского не забыли. Они не мы, у них память долгая.

— Долго висела, — забравшись на пенек, сообщил мне лесовик. — Подванивать уже начала, когда ее нашли. И вовремя, к ней уже косолапый один, что в бору жил, начал пробовать подобраться, любят они мяско с тухлецой.

— Фу, — скривился я, а после огляделся. — А мишка что, до сих пор тут живет? Не тот, понятно, но какой другой, его потомок?

— Откуда? — отмахнулся лесной хозяин. — И бора того нет, и ведмедя — тоже. От моих прежних владений шиш да маленько осталось, чего скрывать? Людей многовато стало, им земля нужна, вот и рубят деревья почем зря. Так что одни лисы да зайцы теперь в моей власти да лосей два десятка. Но грех жаловаться, нынешняя власть охотничков беззаконных поприжала, это есть. Не все же мне одному их под дерновое одеяльце припрятывать?

Интересно, сколько браконьеров тут по оврагам припрятано, из тех, что «ушел из дома, и не вернулся»? Хотя там им самое место. Совесть тоже иметь надо. Впрочем, имели они эту совесть во все щели, за что, собственно, и поплатились.

Я потоптался у дуба, поковырял кроссовкой землю, попытался изобразить из себя джедая, вслушиваясь в лесной шум и пытаясь уловить в нем эманации мандрагыра, но все тщетно.

— Дедушка, — в конце концов обратился я к лесовику, который, не скрывая усмешки, наблюдал за моими изысканиями. — Помоги, а? Я этот корешок ни разу не брал еще у земли.

— Оно и видно, — не стал чиниться старичок. — Как сорока по утру мечесся, мечесся, а толку нет. Мандрагыр хитер, ведьмак, его так просто не возьмешь.

— А как же тогда? — печально произнес я, разведя руки в стороны.

— Гляди. — Лесовик спрыгнул с пня. — Перво-наперво надо усвоить, что мандрагыр — он как человек, не любит делиться тем, что имеет, все под себя гребет. Смекаешь?

— Ага, — не сразу, но кивнул я. — Вроде как.

Еще раз внимательно оглядев землю под дубом, я заметил, что в одном месте трава растет не так густо, как везде. Некая маленькая проплешина там имеется. И как я ее раньше не заметил?

— О! — одобрительно поднял указательный палец лесовик. — Молодец. Тут он сидит, верно. Теперь что делать станешь?

— Уж и не знаю, — вкрадчиво ответил я. — По всему выходит, копать надо, вот только чую подвох какой-то.

— А его и нет! — довольно засмеялся лесовик, потирая ладошки. — Просто люблю я веселую шутку! Копать надо, верно. По кругу рой, аккуратно, противосолонь. Землицу рыхли да вынимай, только не разбрасывай, а в кучку собирай. Корешок в самой середке сидит, сразу к нему лезть не стоит, постепенно брать надо. Ежели ты его испугаешь, то добра не жди, он из лекарства ядом стать может. В нем же жизнь и смерть той недотепы смешались, соображаешь? А то и вовсе сбежит, с него станется.

— Что значит — жизнь и смерть смешались? — спросил я, начав ковырять ножом плотную лесную землю и надеясь на то, что деревянный клинок не сломается. Вот же я лапоть, не мог еще и лопатку маленькую захватить. — Это как?

— Мандрагыр — он разный, — охотно отозвался лесовик. — Бывает такой, что близ болота растет, есть те, что в осинниках старых нарождаются, ну и другие всякие случаются, даже луговые. Все они силу имеют, но у кого-то она больше, у кого-то меньше. Болотный, например, лучше всего для оберегов подходит, ему топи да духи трясинные песни поют. Но самый лучший мандрагыр — тот, что на месте смерти вырастает, причем не абы какой, а поганой, если убили кого лиходеи или вон человек сам себя жизни лишил. Тогда его непрожитые годы корню достаются, со всем плохим и хорошим. Уловил ли, о чем я речь веду?

— Более-менее, — пропыхтел я, выгребая землю. — Можно будет кое-какие рецепты в ход пустить. Из тех, что людям жизнь продлевают.

— Ничего не понял, пенек сосновый! — рассердился лесовик. — Я тебе, дуболому, объясняю, что нельзя сразу этот корень на зелья пускать, потому что неизвестно, как именно он подействует на того, кто его употребит.