Алексей Федорочев - Младший [СИ]

— Хлипковат! — после короткого осмотра вынес вердикт старшина вокзальных грузчиков.

Сюда меня привел один из товарищей по мытарствам — Равиль. Слегший с простудой молодой парень легко мог загнуться в равнодушном ко всему кроме себя сообществу обитателей ночлежки. Я за два месяца не успел окончательно оскотиниться и как мог, выходил бедолагу. Что — то серьезное выполнить у меня бы и не получилось, но чуть — чуть перенаправить поток нейтральной силы, чтобы проходил через бьющееся в кашле тело, оказалось в моей власти. Сам тоже научился подпитываться, в условиях постоянного полуголодного существования новый навык стал не лишним.

— Гоза! — Равиль быстрой скороговоркой залопотал что — то по — татарски, моих языковых навыков пока не хватало, чтобы понять смысл.

— Татарин? — спросил меня здоровяк.

Отрицательно мотнул головой.

— Правоверный? — последовал новый вопрос.

Снова отказался.

— Пшел на х*! — грузчик сплюнул на землю и отвернулся, всем видом давая понять, что зря потратил на нас время.

Равиль почти повис на Гозе в попытке остановить и что — то втолковать. Они довольно долго препирались, пока здоровяк снова не сплюнул в сердцах и не поманил меня к себе.

— Пойдете к Слону! — выдал он распоряжение, — С тебя, Равиль, тридцать процентов, с тебя, гуяр, пятьдесят. Это мое последнее слово!

Мой поручитель рассыпался в счастливых заверениях, у меня тоже хватило ума, чтобы поблагодарить. Ворочая тяжелые мешки, я уже не был таким благодарным, а отстегивая половину заработка, вообще преисполнялся доброты и любви к миру, но теперь у меня хотя бы появился шанс нормально питаться.

К весне у меня уже мысли не мелькало объявиться за наследством, казнь с конфискацией стали излюбленным блюдом пришедшего к власти цесаревича. Император все еще был жив, но давно не появлялся на публике. В Петербурге раскрыли новый заговор против правящей семьи, казнив и сослав еще около полусотни дворян. И так невеликое число магов — венценосцев за зиму сократилось больше, чем наполовину.

Пристально следить за событиями в стране не хватало сил, но я видел то, что творилось вокруг: новоназначенный губернатор закручивал гайки, продукты дорожали, начались перебои с поставками, в результате которых у нас — привокзальных грузчиков, периодически объявлялись простои. Народ, который сначала вяло реагировал на далекий столичный произвол, начал бояться.

Сначала робко, а потом смелее в моду вошли доносы, после которых пропадали целые семьи. Иногда схваченные благополучно возвращались, но их было меньшинство. Очень неуютно стало магам — их преследовали особенно рьяно. Кто — то умный сделал вывод, что под ударом в первую очередь маги — венценосцы, а во вторую — связанные кровным родством с императорской семьей, да и просто богатым стоило поберечься. С первым у меня не задалось, со вторым тоже не очень, хотя какая — то капля по материнской линии передалась. Отцу, утверждавшему, что мать не являлась бастардом Павла Второго, я склонен верить, но Солнцевы все равно в каком — то колене с императорским родом пресекались, а кто его знал, какая степень родства уже считалось опасной? К тому же кому — то могло достать и слухов. А деньгам спокойнее было в фонде, для того, чтобы признать меня мертвым, требовалось не менее семи лет, из которых прошло только два.

В ночлежке резко прибавилось обитателей, старожилы насмерть схватывались с новенькими за доступные способы заработка. Теперь я уже без сарказма благодарил Гозу за своё место — работа позволяла не опускаться на самое дно.

Санни был жив, его видели то тут, то там, но чаще — в южных районах империи, где он оттачивал на посланных на его поимку войсках новые умения. Восемнадцати часов поездки было отчаянно мало, чтобы передать все выводы и наработки, но из Василия вышел отличный ученик — теперь он уже не был привязан к пескам, удивляя врагов неожиданными финтами. Да и действовал он уже не в одиночку — к нему медленно, но верно стекались недовольные и чудом избежавшие казни счастливчики, даже кто — то из императорской семьи присоединился. Несколько раз в городе разбрасывались листовки с изображением брата, восседавшего на моей «Звезде», но тех, кто их распространял, жестоко ловили, а сами агитки мгновенно изымались.

И не раз уже думал, чтобы тоже податься в их степи, но… трусливо продолжал надеяться, что все устаканится само собой.

В народе все чаще ходили разговоры о том, что наследник — самозванец, а императорские регалии его не принимают. В один из дней простоя, подставляя лицо хилому мартовскому солнышку, я валялся на штабеле досок и вспоминал все, что рассказывал Санни об этом артефакте.

В разумность комплекта из короны, державы и скипетра я по — прежнему не верил, но допускал, что какой — то тест на вменяемость в них заложен. То, что я не знаю как такое провернуть, не значило, что не мог никто. А регалии не просто удостоверяли легитимность правителя, будь это так, давно бы сляпали внешнюю копию — отличить подделку от оригинала мог только маг, да и то, видевший их раньше. Нет, все не так просто! Без монарших символов не получалось утвердить целый свод документов — они давали на бумаге не поддающийся повторению оттиск, без них нельзя было зафиксировать присягу, а еще они по слухам придавали владельцу ряд совершенно уникальных способностей.

— Баста! — посреди моих ленивых размышлений к горе сваленных досок подкрался Равиль, — Не будет сегодня работы!

— Епта! — выругался от новости, — Что опять?

— Состав застрял в соседней области, только завтра теперь!

— Ну, епта же! — протянул я, прикидывая финансы. По всему выходило, что денег только на один раз пожрать, — Домой?

— Не, ты иди, а я земляка встретил, с ним посижу, поздно вечером буду!

— Жаль! — надежда объединиться с товарищем в плане обеда — ужина растаяла.

Нехотя слез на землю, удивленно оглядывая все еще переминающегося с ноги на ногу Равиля.

— Что?

— Петя, ты это… — виновато произнес он, — поосторожнее…

— Ладно, — пожал плечами, — Если ночевать не придешь, то завтра как обычно?

— Да… конечно… — он сильнее вжал голову в плечи, — завтра…

Недоуменно посмотрел вслед суетливо семенящему Равилю и побрел по лабиринту штабелей.

Темнота от удара по лицу доской возникла неожиданно.

Очнулся от сырости и чужого воя. Пропитавшееся мартовской грязью пальто мерзко холодило спину и не давало своей тяжестью подняться, но, пусть и не с первой попытки, удалось выпрямиться и, повиснув на очередной груде лесоматериалов, встать на ноги. Отец, творя мою защиту, учитывал спарринги с командой охранников, считая, что некоторое количество синяков пойдет мне только на пользу, но при этом как — то определил уровень, за которым поединок становился избиением, чего он допускать был не намерен. До сих пор поражаюсь, как всю эту сложную систему можно запихать в два тоненьких ободка, но это же Романов! Ему удалось. Теперь я еще узнал, что защита была активной: двое моих обидчиков с воем катались по мокрому снегу, а третий лежал, не подавая признаков жизни — то ли в отключке, то ли совсем… того.