Lutea - Орёл, несущий копьё [СИ]

Катрин вдруг вздрогнула, отвела взгляд и спешно отошла к стеллажам с книгами. Такой шанс упускать было нельзя; наполнив стакан водой, Адлер влил туда немного зелья, последний ингредиент в которое добавил ещё утром, и подошёл к девушке.

— Что вас тревожит? — мягко спросил он, протягивая ей стакан.

Приняв его, Катрин механически выпила, по-прежнему глядя в сторону.

— Я… немного боюсь, — очень тихо призналась она. — Всё это так неожиданно и ново… Всего три месяца назад я не знала забот, бегала с подругами по лугу возле Шармбатона за бабочками — а через несколько недель буду замужней дамой, через год, если даст бог, — матерью… Мне страшно, действительно страшно от таких быстрых перемен…

— Вам нечего бояться, — Адлер взял её руку и легко поцеловал. — Я никогда не причиню вам вреда.

Он смотрел ей в глаза — и видел, как они медленно застилаются поволокой. Зелье начало работать.

Вечером он играл для дам, а затем, оставив их листать семейные альбомы с колдографиями — вот же бессмысленное занятие, — отправился искать отца. Тот в кабинете перебирал какие-то бумаги и явно удивился, увидев в дверях сына.

— Что ты хотел? — резко спросил отец.

— Завтра у меня подписание брачного договора, а в воскресенье — помолвка, — Адлер подошёл и поставил перед ним бутылку дорогого огневиски. — Это стоит отметить.

Колебался Освальд совершенно недолго; он отрывисто кивнул и отложил бумаги, а Адлер наколдовал два стакана и разлил по ним напиток.

— За успех этого союза, — провозгласил Адлер. — Пусть наш род как можно больше выиграет от него.

— За успех, — поддержал отец, охотно приложившись к стакану. Адлер едва пригубил и незаметно очистил свой стакан невербальным Эванеско. — Ты ведь ничего не собрался испортить, сын, а? Эта девчонка — лучшая партия, которую можно найти.

— Какого же вы дурного, однако, обо мне мнения, — вздохнул Адлер, вновь наполняя стаканы. — Неужели считаете, что я не умею видеть выгоду?

— Всегда думал, что у тебя о ней какое-то своё представление, — всё повторилось, как в прошлом круге. — Взять хоть что ты учудил с выпуском…

— Всё ведь в итоге обернулось хорошо.

— Да, подумать только… Но я уже говорил: мне всё равно, что и как ты делаешь, пока это не бросает тень на имя Гриндевальдов, — он опрокинул в себя третий стакан. — Мы ещё долго не отмоемся до конца от славы моего сумасшедшего деда, так что не должны, по крайней мере, оставлять на семейной репутации новых пятен.

— Да, вы правы.

— Глава семьи всегда прав! — возвысил голос отец.

Огневиски кончался чересчур быстро; Адлер взмахнул под столом палочкой — и уровень жидкости в бутылке повысился.

— Да, хозяин дома прав всегда, — Освальд ткнул пальцем в сторону сына. — Убедись, что жена и дети это понимают. Если нет — заставь их понять!

Отец взял новый полный стакан и, откинувшись на спинку кресла, принялся подкручивать ус, буравя юношу пристальным взглядом.

— С тобой всегда было много мороки, — беззастенчиво сообщил он. — Таких ершистых чертят ещё поискать… Хорошо хоть теперь набрался ума.

— Многое переосмысливаешь с годами, — Адлер прикрыл глаза, убеждая себя убрать палочку; за стуком крови в ушах он слышал глотки.

— И молодец, что осмысливаешь! Дети должны быть почтительными и делать, что им скажут… — он громко икнул. — Да ладно, скоро сам всё поймёшь. Вот будет у тебя ребёнок — почувствуешь на своей шкуре, каково это… Только спуску не давай с самого начала, а то вырастет чёрте что!

— Непременно, — уверил его Адлер, со всё большим трудом удерживая подобающее выражение лица.

— А может, надо было тебя муштровать, как делали с мальчишками раньше, — не был бы тогда таким своевольным, поди? — продолжал говорить отец, уже не обращая на него особого внимания. — Хотя, с дедом вот не помогло — даром что прадед, я слышал, ему спуску не давал, всё равно вон кем стал… А-а, к чёрту. Я своё дело сделал, да и тебе уже семнадцать есть, так что со своей жизнью разбирайся сам. Только семью позорить не смей!

— Не опозорю, — твёрдо произнёс Адлер. — Всем докажу, что я достоин своего имени.

Он поднялся и вышел, оставив отца наедине с огневиски, — тот был уже в требуемом для реализации плана состоянии, а задерживаться рядом с ним дольше, чем оно требовалось, Адлер не имел желания.

Макс своего отца считал полубогом — он не говорил этого, но Адлер видел его взгляд. Влад со своим мог яро спорить, мог разругаться в пух и прах — но продолжал искренне и непоколебимо его уважать. Адлер же своего попросту презирал.

Уже поворачивая за угол, он успел заметить, как в приоткрытую дверь кабинета проскользнула какая-то тень.

Скандал, разразившийся на следующий день, был беспрецедентен по своим масштабам — такого взрыва в поместье Гриндевальдов не случалось лет пятьдесят так точно.

Невеста Адлера была обнаружена в постели его отца.

Освальд мялся, морщился от похмельной боли в голове и пытался объяснить разгневанной супруге, что не понимает, как это всё произошло. Катрин плакала и клялась, что любит его с того самого момента, как впервые увидела, что не могла отдать себя никому, кроме него. Её пыталась унять Хильда, а Эльза громко кричала, что надо позвать целителя — пусть проверит, не находится ли девушка под каким-то внушением. Но даже если его и вызовут, целитель ничего не обнаружит — факт применения этого зелья было не выявить никакими методами, Влад за это ручался.

Ну а пока в доме творился хаос, который усиливался по мере приближения времени прибытия герра и фрау Штибер, Адлер заперся в малой гостиной и раз за разом играл «Воздух» Баха.

Пожалуй, завтра он уже сможет забыть обо всех этих глупостях и вернуться к делам.

Вена… Бесспорно, это был один из любимейших городов Макса, если не самый. Ему нравился Люцерн — тихое место на берегу пронзительно синего озера в объятиях Альп, нравился Рим с его Пантеоном и гордыми остатками былого имперского величия, нравился Берлин — чинный и статный, центр и средоточие власти в Европе… и всё же они не шли ни в какое сравнение с Веной. Аристократичная и строгая, в то же время романтичная и волшебная, австрийская столица казалась чем-то слишком прекрасным, чтобы существовать в этом мире.

Но она действительно существовала — в этот самый момент Макс вдыхал её аромат, глядя из уличного кафе на величественный Штефансдом. Как и обычно, часть собора была в лесах — рабочие счищали налёт с известняка; передний фасад, с которым они уже поработали, теперь сиял в лучах солнца, но высокая южная башня и стена, к которой она прилегала, всё ещё были тёмными. «Удивительно, как светлое и тёмное может органично сочетаться, — думал Макс, чуть щурясь, глядя на окно-розу, от которого отражались яркие солнечные лучи. — И именно это сочетание, эта их вечная борьба за место делает произведение искусства совершенным… Был бы он чисто светлым или чисто тёмным, наверняка бы потерял часть своего очарования».