Антон Орлов - Золото Ларвезы

Уже начинало светать, когда со стороны Исшоды послышалось звяканье бубенчиков, и на склоне показался паланкин. Несли его люди, по пояс голые, лоснящиеся от пота. Бежали рысцой, тяжело дыша. Гнупи издали почуял, что они зачарованы. Следом трусило еще полторы дюжины человек в худой одежке, их окружали амуши – погонщики и охрана. Катившийся сбоку скумон попытался прыгнуть на крайнего пленника, но один из амуши сбил его метким пинком.

Шнырь смекнул, что эта обмороченная толпа здесь не просто так: запас еды для Лормы. И стало ему совсем худо, гнупи-то ей схарчить и вовсе минутное дело. Хотя вурваны не охочи до народца, им человечину подавай. Но кто помешает этим злыдням замучить его до смерти?

На Лорме была корона с ажурной золотой маской, прикрывающей лицо, и богатое старинное платье, кое-где испачканное засохшей кровью. Зубья короны украшены рубинами и жемчугами, а узоры маски изображают людей, которых казнят разными способами.

Амуши разложили походный стульчик с вытертым бархатным сидением, и царица уселась напротив Шныря, которому стало еще страшнее: раз она расположилась со всеми удобствами, это затянется надолго.

– Ты знаешь, что ты сделал, дрянная букашка? – прозвучал из-под маски презрительный мелодичный голос.

– Пощадите сиротинушку, милостивая прекрасная госпожа, ничегошеньки я не сделал! – заканючил Шнырь. – Ежели в той пещере были ваши сокровища, я взял совсем чуть-чуть, и то после выкинул, только прикажите – вернусь по своему следу и все найду! Не знал я, что это ваш клад. Не провинился я перед вами ни в чем, не гневайтесь! А что мы от вашего слуги Дирвена сбежали, так он же сам нас отпустил… И по дороге мы ничего ненашенского не присвоили, только подножным кормом питались, ни в какие ваши дела не лезли, поэтому сиротинушке невдомек, за что вы изволите гневаться…

– Хватит! – оборвала царица, и одно из ее пугал-прихлебал отвесило ему пинка.

Лорма принялась задавать вопросы, а если он медлил с ответом, амуши его пинали, да так, что он скулил от боли. Все-все без утайки выложил. А чего ему утаивать, коли он никакой пакости ей не учинил?

Посередине допроса вурвана проголодалась. Сняла золотую маску с короной, отдала подержать кривляке-амуши с мертвыми жуками и замызганными атласными бантиками на балахоне, а сама выдернула из сидевший на карачках толпы девчонку и впилась ей в горло. Жертва под конец словно проснулась – забилась, застонала, да где ж ей вырваться из цепких костлявых рук древней нежити? Лицо у Лормы вначале было, как у ссохшегося трупа, но за время трапезы постепенно разгладилось, налилось жизнью: можно подумать, перед тобой натуральная восемнадцатилетняя барышня.

Когда она отшвырнула девчонку, та еще шевелилась, но ее тут же облепили скумоны, точно мухи выброшенный кусок требухи: перепало им кой-чего за верную службу.

– Я никогда не видывал девицы прекрасней, чем вы! – расчетливо проскулил Шнырь, надеясь подольститься к вурване.

Та хмыкнула и продолжила допрос. Начала выпытывать про господина Тейзурга и Крысиного Вора. Шнырь осторожничал, чтобы не разбудить смертельное господское заклятье, и она как будто понимала, в чем дело, вопросы задавала все больше окольные. Хотя от пинков это не спасало – отвешивали то справа, то слева, у него уже все нутро болело.

– Ты мерзкая жалкая букашка, – процедила царица с отвращением. – За то, что ты сделал, тебя осталось только раздавить… Медленно раздавить, начиная с пальчиков на ногах, чтобы ты подольше корчился от боли, чтобы тебе было еще хуже, чем мне!

– Да я же ничего не сде…

Новый пинок оборвал его отчаянный возглас.

– Займитесь им! – бросила Лорма, поднявшись со стула. – Сначала обыщите, вдруг у него есть что-нибудь ценное.

Поманив из покорной толпы парня с безвольно поникшей головой, она повисла на нем и давай угощаться – зло, жадно, взахлеб, роняя на подол капли крови, словно ей было невтерпеж худо, и только еда могла ее утешить.

А на Шныря, который давился всхлипами и от ужаса даже разрыдаться по-настоящему не мог, набросились ее прихлебалы, стащили деревянные башмаки, порвали на лоскутья зеленую курточку.

– А это что? – один из них стянул с него через голову шнурок с заветным мешочком. – Ну-ка, посмотрим…

И вытащил крысиный амулет, подарок рыжего ворюги.

– Не трожь… – просипел Шнырь, глотая слезы. – Не твое!

Хоть и приговорили его к лютой казни, не мог он смириться с тем, что его опять бессовестно грабят.

– Было твое, стало мое, – ухмыльнулся амуши. – Прелестная подвеска… А ну-ка, отними!.. Утю-тю!..

И начал вертеть крысиным амулетом перед носом у несчастного пленника. Шнырь, не отдавая себе отчета, что делает – ему бы сейчас в ногах у них валяться, пощады просить, хотя все равно не пощадят – ухватил свое сокровище, потянул к себе, но патлатый изверг сжал покрепче и тоже потянул к себе.

Предмет спора хрустнул.

Одна половинка осталась у гнупи, другая у его мучителя. Рассыпались клыки, покатились крохотные бусинки, отвалился хвост, похожий на засушенный корешок – вместе с кусочком кожи, к которому был приклеен и примотан нитками.

Но амулет-то был непростой, не абы где найденный! Шнырь ведь получил из рук Крысиного Вора – наглого и несговорчивого Хватантре Коварнайдо, которого хоть запугивай, хоть приманивай, все равно сделает по-своему, потому что никакой закон ему не писан. К чему он прикоснулся, то несет на себе отпечаток его зловредной натуры – этак о нем высказался один из демонов Хиалы, после того что он у них на плато Тугоррат учинил.

Ничего удивительного, что раздербаненный амулет поранил обоих спорщиков. Шныря лишь чуток царапнуло, зато амуши острый костяной обломок вонзился глубоко в ладонь, пропорол до кровищи. На землю упала тяжелая, темная с прозеленью капля…

Как бы маленький гнупи ни трясся от страха, он не был бы тем самым находчивым Шнырем, если б не воспользовался моментом!

Амуши скорчил гримасу, уставился с дурашливым изумлением на свою пострадавшую руку, а пленник тем временем упал на четвереньки и слизнул каплю чудодейственной крови. Другие злыдни не успели его остановить.

По жилам Шныря как будто промчался животворный огонь. Забыв о том, что посажен на цепь, он рванулся вперед – и цепь лопнула, словно была балаганным реквизитом из картонных колечек. Гнупи бросился наутек.

Он летел, как выпущенный из арбалета болт, ног под собой не чуя, даже боли от пинков и щипков больше не чувствовал. На изгибе замшелой каменной хребтины оглянулся, жмурясь на восходящее солнце: зубастые стиги и шары-кровопийцы увязались за ним, трое-четверо амуши тоже кинулись в погоню – небось Лорма прогневается, оттаскает их за травяные патлы, а то и вовсе казнит заместо неуловимого Шныря. Надо от них оторваться, пока заемная силушка не иссякла. Хорошо, что солнце не слепит зенки, а жарит в затылок, от дневного света кровь амуши не спасает.