Антон Орлов - Золото Ларвезы

– Шнырь…

– О нем позаботятся. Только уже не я. Ну, ты понял.

Он кивнул.

После паузы – она пила свой чай, он смотрел на свой туман, который никак не хотел превращаться в кофе – она негромко сказала:

– Иногда пытаешься сделать что-то хорошее, а в результате получается… Я надеялась, что будет по-другому, а они…

– Молона?

Теперь уже она молча кивнула. Потом неохотно произнесла:

– Человеческий фактор, будь он неладен. Я надеялась, что они откажутся от Накопителей и станут поменьше паразитировать друг на друге, но они так исказили исходный посыл…

– Зато у них нет колоний. И школы для всех.

– Колоний у них и раньше не было. А школы – это да, хоть с этим вышло, как надо.

Что-то его беспокоило, все больше и больше, словно жужжание неумолимого механизма или камешек в ботинке. Но это был не звук и не тактильное ощущение. Очертания предметов в иные моменты слегка расплывались, и как будто две картинки накладывались друг на друга.

– Тебя пытаются откачать, – пояснила его собеседница, допив чай. – Решили, что ты умираешь – еще бы, после драки с Вуагобу. Отовгер только что попросил у меня силы, я не могу ему отказать. Рада была повидаться.

– Я тоже.

– Что – ты тоже? – спросил с театральным надрывом занявший ее место Эдмар. – Тоже нанижешь на иголки, как энтомолог свои коллекционные экземпляры, весь неблагой двор Лормы, а потом на целую вечность отправишься утешаться в сумеречное царство китонских грибочков? Как это мило с твоей стороны…

Самое главное, что Шнырь уцелел! Думал, конец, а вот и нет: остался живехонек, и ему почти не больно.

В тех местах, которыми он ударялся, пока летел вниз, прилепились небольшие темные комочки – это, что ли, репьи такие местные? Там, где они есть, ноют ушибы, но не сильно, запросто можно вытерпеть, а в остальном все в порядке.

Только головой он, видать, знатно шибанулся: что-то сделалось со зрением – будто мир вокруг больше не цветной, а серый и зыбкий. Но это ведь не насовсем? Когда он вернется в Аленду, тетушка Старый Башмак сварит для него нужное лечебное зелье, и он станет видеть как раньше. А пока так даже лучше, солнечный свет глаза не режет. Хотя солнца и не видно: утонуло в водянисто-серой хмари, словно вовсе его нету. Но главное, что Шнырь уцелел.

Он выполз на четвереньках из-под каменного уступа и огляделся. Попытался принюхаться, но здесь ничем не пахло. Или это он перестал чувствовать запахи, потому что стукнулся? Вот же угораздило… Потрогал нос: на месте, не расквашен всмятку, чуток болит.

Ишь ты, сюда еще кто-то свалился… Этому повезло меньше: голова вдребезги, аж мозги разлетелись, точно каша из разбитой миски. И ни одного крухутака рядом. Прозевали, хе-хе! Жалко, что это не амуши, кто-то мелковатый. Небось шастал по своим делам, а тут погоня, а он испугался и бежать, ну и сгинул ни за грош – потому что был не такой ловкий, как Шнырь.

В Аленде, ежели случится какая-нибудь оказия, он вместе с остальными глазел на трупы, но посмотреть вблизи на этого мертвяка ему нисколечки не хотелось. Главное, что он сам жив-здоров.

Наверху в сером мареве что-то зашевелилось, и он снова забился под уступ. Надо переждать, когда амуши уйдут, и потом уже выбираться.

Слуги Лормы переговаривались, их голоса еле доносились, как сквозь ватное одеяло. Глядели они не туда, куда надо, а на разбившегося бедолагу. Небось думают, что это и есть Шнырь.

Потом он уловил, что наверху плетется заклятье, и вниз медленно, как осенний лист, опустилось что-то вроде отвратительной черной кляксы или раскоряченного паука. Раньше он не видел заклятий, только чуял – чтобы их увидеть, надо быть тухурвой, а не гнупи. А нынче видит, потому что ушибся, и от удара у него в голове случился какой-то вывих, но тетушкино зелье все поправит, главное – добраться до дома.

Шнырь замер: лишь бы эта жуть его не заметила. Клякса-раскоряка вначале опустилась на незнамо чей труп – хе-хе, тоже перепутала! – но потом уверенно двинулась в его сторону.

Самое время драпануть, да куда отсюда драпанешь… Он съежился и затаил дыхание – хотя и перед этим не дышал, не иначе от страха дыханье сперло, еще когда падал. И держался изо всех сил, чтобы не выдать себя рвущимся из нутра отчаянным воплем.

Прозрачную, как темный студень, кляксу с шипами-отростками отделяло от него расстояние в несколько пядей, когда сбоку вынырнула белая змея с небесно-голубым хохолком, цап эту пакость – и та скукожилась, вмиг истаяла.

– Вовремя я успела, – произнес голос, похожий на перезвон колокольчиков. – Вылезай, Шнырь.

Перед носом у него извивались щупальца, атласно-белые с голубыми венчиками – то, что он принял за змею, тоже было щупальцем – выше они сплетались в юбку-колокол, из которой стеблем вырастал женский торс, одетый в перламутровую чешую. Фарфорово-белое лицо, почти человеческое – люди называют такие лица красивыми – только ресницы не по-людски ветвистые, лазурно-голубые, и в придачу узкие губы того же цвета. А глаза прозрачные, как хрусталь. Волосы белесые, толстые, змеящиеся… Да это и есть змеи, одни переплелись меж собой, другие свисают, шевелятся, зыркают по сторонам голубыми эмалевыми бусинками, и все это вместе похоже на замысловатую прическу знатной дамы. Руки точь-в-точь как у людей, но с длинными зеркально-голубыми когтями. Только она здесь и была яркая, посреди наводящей тоску серой мглы.

Сметливый Шнырь сразу понял, что видит перед собой важную персону из высших демонов, и угодливо перед ней склонился. Небось она из тех, с кем Шнырёв господин дружбу водит – он так и знал, что добрый господин не бросит его в беде!

– Я Лазурная Ласма. Сто тридцать четвертая… Я пришла за тобой.

– Вас, госпожа, прислал господин Тейзург? – почтительно спросил маленький гнупи.

– Нет, не Тейзург.

– Тогда, значит, князь Серебряный Лис?

– И не трепло Лис. Я ведь представилась, как положено, назвала тебе свой порядковый номер…

Она глядела так, словно он должен сам о чем-то догадаться, а он молчал, переминался с ноги на ногу. Внутри все похолодело, съежилось в ноющий комок. Пусть он самый догадливый среди гнупи, сейчас он ни о чем не хотел догадываться. Лучше бы залезть обратно под камень, зажмуриться, заткнуть уши, отсидеться, пока Лазурная Ласма не уйдет, а потом домой, тетушка тухурва что-нибудь придумает…

– Отпустите сиротинушку, милостивая госпожа, – захныкал Шнырь. – Я же ничегошеньки не сделал, Условий не нарушал, а они давай меня ловить, на цепь посадили, хотели казнить, да я убежал, а теперь вы обратили на меня свой взор, хотя я ни в чем перед вами не провинился…

– Я твой персональный провожатый, мне поручено сопроводить тебя на новое место, – произнесла Лазурная Ласма с официальной прохладцей.