Повелитель Красная Дама - Чёрный шар [СИ]

Напитавшись из обеих цистерн, аппарат двинулся к левой стене. Сначала мне показалось, что это тупик, но стоило ему подъехать вплотную, как в ней открылась дверца, и насос, помигав зеленым огоньком, заехал в нее по рельсу и пропал.

Оставшись в одиночестве, я принялся искать очередную дверь. Протиснуться между цистернами не вышло, пришлось подлезть под них, благо размещались они на своего рода «кроватях», четвероногих станках, удерживающих огромный вес на расстоянии в тридцать-сорок сантиметров от пола. Измазавшись в жесткой, колючей пыли, я выяснил: дальше прохода нет. Хотя звук работающих механизмов говорил о близости неведомых цехов, комната эта не имела выхода. Единственной дорогой из нее был люк, в который уехал насос.

Что ж, выбора у меня не осталось, я должен был каким-то образом залезть на цистерну. Но как это сделать с одной рукой? Снова я проклял свое тело и «К-ВОТТО», надругавшегося над ним. Первые несколько попыток кончились неудачей. Я забирался на металлические стебли, соединяющие датчики с цистерной, но не мог удержать равновесия и падал на холодный кафельный пол. Наконец, мне удалось застыть в относительном покое, и обнаружилось следующее препятствие: хотя сама по себе цистерна не была высокой, и я видел крышку люка, за которую мог зацепиться, ее круглый бок мешал мне прижаться к ней как следует, я сползал всякий раз, как пытался добраться до верха.

Вновь открылась дверца в стене, и в комнату вернулся насос, вернулся за очередной порцией вещества. Упусти я его сейчас, и придется снова ждать, балансируя на узких металлических трубках, от которых уже начали болеть ступни. Вот насос подъехал к углу, и я бросился на свою цистерну, прижимаясь к ней изо всех сил, сдирая ногтями краску, карабкаясь, словно червяк, по ее гладкой поверхности. Мгновение — и пальцами, безымянным и указательным, я ухватился за краешек крышки! Победа! Боль в руке нарастала, но, подтянув тело, я сумел закинуть наверх ногу и через несколько секунд уже стоял на цистерне. Насос как раз высасывал последние капли, когда, перескакивая с бочки на бочку, я настиг его и обнял, как самого близкого человека, его прозрачный, до верха полный резервуар.

Сконструированный так, чтобы выдерживать значительный вес, насос даже не закачался от дополнительной тяжести. Он легко поднялся со мной к потолку, и я ощутил затылком и спиной тепло, исходящее от труб. Дверь открылась перед нами, насос заехал внутрь, наступила тьма, колени мои заскользили по гладкому полу служебного тоннеля. Несколько раз рельс менял направление, дважды уходил вверх, и мне приходилось держаться за резервуар изо всех сил, чтобы не сорваться во время подъема. Наконец за поворотом забрезжил свет, и, пройдя вместе с насосом через такую же точно дверь, я увидел запущенную комнату, где на всем — столах, бесчисленных пробирках, стеклышках, микроскопах, лампочке, ввинченной в треснувший патрон — лежал густой слой пыли. Пыльной казалась даже дверь с неровной надписью "ЖИЛОЕ". На правой стене висела доска с приколотыми к ней бумагами, слева же стену заменяла прозрачная, чуть колышущаяся пленка, за которой виднелись уходящие далеко вдаль ряды металлических цилиндров, каждый размером с мой торс. Как я ни старался, я не смог увидеть конечную стену этого чудовищно протяженного зала; тем временем насос издал короткий отрывистый писк и устремился прямо к прозрачной перегородке. Сперва мне казалось, что он порвет ее, как целлофан, однако увиденное напомнило скорее погружение в воду. Сперва насос коснулся барьера самым краешком, отчего пленка покрылась рябью, затем резко подался вперед и в одно мгновение очутился на другой стороне — так, что на месте проникновения на секунду образовалась воронка. Я попытался проделать то же самое, но потерпел неудачу. Барьер не желал пропускать меня, я мог немного продавить его, но не порвать. Хотя на ощупь он был влажным, рука моя оставалась сухой. Не в силах пробиться, я мог лишь наблюдать за тем, что происходит внутри, в таинственном хранилище.

Вновь пискнул насос, и цилиндры, ряд за рядом, начали раскрываться, словно цветы. Внутри у них оказались стеклянные колбы, наполовину заполненные чуть желтоватым раствором, образующим на поверхности густую пену. То, что плавало в этом растворе, я принял сперва за какие-то клубни, но, приглядевшись, сообразил, что это куски мяса разных форм и размеров. Совсем свежие, ярко-красные, с белыми прожилками сала; застарелые, с взлохмаченными волокнами, наполовину сгнившие; ссохшиеся, мумифицированные, обращенные в камень — вся эта плоть застыла каждая в своем времени, пронзенная острыми щупами, выставленная на обозрение, как триумф неведомого мясника. Все щупы оканчивались датчиками, их головки гроздьями возвышались над пеной, и каждая светилась желтым или синим огнем.

Четыре синих, три желтых — насчитал я на одной колбе. Двенадцать желтых, синих ноль — на другой. Сперва я решил, что соотношение огоньков определяет порядок работы насоса (синие — норма, желтые — необходимо вмешательство), но затем понял, что ошибся. От колбы к колбе механизм перемещался хаотически, руководствуясь алгоритмом, ведомым ему одному. Вот он проигнорировал ближайший "желтый" образец и обратился к тому, чьи огоньки делились примерно поровну. Следом, отъехав подальше вглубь зала, насос почтил вниманием три "синих" колбы и две смешанных, после чего посетил подряд четырнадцать "желтых", в разных рядах и на разном расстоянии друг от друга. Во всех случаях процедура сводилась к впрыску ярко-синей жидкости, которая, к моему удивлению, при попадании в раствор никак не изменяла его цвет. Затем произошло нечто странное. Покончив с очередной колбой (один синий, три желтых), насос двинулся было к соседнему ряду, но вдруг дернулся и застыл на полпути. Отчего-то это показалось мне умышленным, наигранным, если такое слово применимо к машине. Хотя у меня не было никаких доказательств, я не мог отделаться от мысли, что и движения насоса, и его впрыскивания — не осмысленный процесс, преследующий некую цель, а всего лишь имитация, рассчитанная на невнимательного зрителя.

У стола, расположенного ближе к двери, пушистый, чуть матовый покров пыли нарушали знакомые мне следы, оставленные странной трехпалой стопой. Микроскоп на столе выглядел чистым: казалось, его совсем недавно обтерли, зарядили, снабдили свежим препаратом и оставили стоять на виду.

Любопытство оказалось сильнее осторожности, я прижался глазом к окуляру, и окружающий мир — пыльный, заброшенный — исчез. Мы словно обменялись с ним возрастом — теперь лаборатория сияла чистотой, а я был стариком с шумами в голове и ноющими коленями. Я сидел за столом и надиктовывал послание в Блок Четыре, послание Гадайе, которую презирал.