Вероника Иванова - Право помнить (СИ) [Книга пишется, но главы уже хочется)]

- Как пожелаете, любезнейший, как пожелаете.

Староста, однако, огорчился не меньше меня. Ожидал, небось, что дело решится быстро и ко всеобщему удовлетворению. Но был готов и к такому повороту: несколько листов бумаги, свернутых трубочкой, появились на свет из-под полы старостиного кафтана.

Правда, разворачивать он их не стал, а лишь положил на стол справа от себя и любовно прикрыл ладонью.

- Мне трудно судить, нарушал ли ваш брат какие-либо иные законы и правила, но со всей уверенностью утверждаю главное его преступление...

Последовала торжественно-трагическая пауза. Наверное, в планах господина судьи было тянуть ее до бесконечности, но, как я мог видеть краем глаза, Сорен изобразил всей своей фигурой такую откровенную скуку, что томить ожиданием нас не стали, и староста почти выплюнул:

- Порча девицы.

- Этому есть доказательства?

- И предостаточные! Но довольно даже взглянуть на несчастную, чтобы... Позовите сюда Анеке!

Приказание исполнили быстро: я не успел сосчитать и до десяти, а моя 'жертва' уже стояла у того же стола, по левую руку от меня. И надо признать, выглядела жалко. И даже жалостливо.

Ее, как и меня, заново одевали после вчерашнего, но платье, предназначенное для деревенской красавицы, казалось теперь издевательством над поблекшей, скукожившейся и постаревшей чуть ли на дюжину лет девицей. К тому же она дрожала, то крупнее, то мельче, и это искажало ее черты еще больше, чем память о пережитом.

- Вам все хорошо видно? - с ехидцей протянул староста.

- Вполне, - кивнул Сорен.

- Может быть, желаете услышать что-либо из уст несчастной? В подтверждение?

- Не откажусь.

Староста вздохнул: видно, ему самому не очень-то хотелось беседовать с тенью Анеке, но отступать было некуда и незачем. Он перегнулся через стол и поманил девушку рукой:

- Подойди поближе, милая.

Та послушалась, правда, до стола добиралась медленно, на каждом шаге сначала пробуя доски пола на твердость и только потом перенося вес.

Печальное зрелище. И все же, отнюдь не редкое. Насмотрелись вдоволь. Правда, чаще приходилось любоваться на детей, те ведь вечно норовят нарушить запрет, но с детьми и легче. Потому что не умеют бояться по-настоящему. Даже попав в подобную мясорубку, годам к двадцати забывают ровно столько, сколько из этого кошмара, и дальше живут спокойно. Ну, почти. Анеке не повезло. Слишком взрослая оказалась. Хотя прикидывалась-то как раз юной и...

- Слышишь меня, милая?

Вроде кивнула.

Не верю, что староста в самом деле испытывал к девице хоть какое-то сострадание, но показывал его убедительно. Так, что можно было поверить. Оно и понятно: трясущаяся, как в лихорадке, 'жертва' волей случая стала орудием достижения заветных целей, и плясать вокруг нее будут теперь с бубнами и скрипками.

- Где ты была вчера?

- В холмах.

Можно биться об заклад, что пока я безмятежно спал день и ночь напролет, бедняжку мучили вопросами и заставляли учить ответы, иначе этот допрос затянулся бы не на одну неделю.

- С кем ты была, милая?

- С господином лоцманом.

Староста всем своим видом выразил праведное удовольствие от услышанного, но на всякий случай повернулся к Сорену:

- Желаете, чтобы я продолжил?

- Будьте так любезны.

- И что же вы делали вдвоем, милая?

- Мы пошли вниз. На луг.

Староста наливался самодовольством все больше и больше. Конечно, что еще можно делать на лугу, если не...

- Мы смотрели на цветы.

Вот тут правды только половина. Мне та клумба и даром была не нужна.

- Что было дальше?

- Юлика.

- И?

- Юлика.

Дрожь стала крупнее, но староста не придал этому значения, продолжая допрос:

- Что было с ней?

- Юлика!

Если бы не мамки-няньки, обхватившие девицу с двух сторон, та могла и повредить себе что-нибудь, зайдясь в приступе. Впрочем, тепло объятий и пахучее зелье, силой влитое Анеке в рот, довольно быстро уняли буйство воспоминаний.

- Ты слышишь меня, милая?

Теперь ее голова оказалась заметно склонена на сторону, зато ответ прозвучал тверже:

- Да.

- Что было потом?

- Господин лоцман.

- Он что-то сделал?

- Он хотел схватить меня.

- И как свидетельствуют очевидцы, добился своего, - быстренько подытожил староста. - И положение, в котором были обнаружены...

Свою партию девица, по мнению старосты, отыграла, но сама Анеке явно считала иначе, потому что настойчиво добавила:

- Я бежала.

- И господин лоцман бежал за тобой?

- Он бежал. И летел.

А еще нырял и плыл. У прилива редко бывает устойчивый верх и низ, так что может почудиться всякое.

- Он держал меня.

Иначе ты бы ушла вслед за Юликой.

- И было темно. Совсем темно.

- Милая, ты устала, тебе не нужно больше ничего говорить. Все случилось днем и...

- Совсем темно. Сначала над лугом. Потом над холмом.

Сорен повернул голову и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.

Не помню такого. Наверное, закрыл глаза раньше, чем...

- Тень. Тень поднялась и раскрыла крылья.

- Милая, ну о чем ты говоришь? Какая еще тень?

Эту часть никто с ней не репетировал. Да и не нужно было старосте что-то кроме двух сплетенных тел в лоскутах изодранной одежды. Но голос Анеке звучал все тверже, а под конец и вовсе обрел нотки какой-то радостной одержимости, когда девица поставила точку в своем рассказе.

Непонятную, необъяснимую, зато такую, что жирнее не бывает:

- Тень дракона.

***

- Вот, сами видите, судари мои: порченая. Насквозь порченая!

Когда 'жертву' увели, а это пришлось сделать, потому что после своего странного рассказа девица начала тараторить, повторяя все те же слова, да еще чуть ли не биться в припадке, возмущению старосты понадобилось несколько минут, чтобы улечься.

Еще бы, все шло так гладко и ловко, и вдруг споткнулось. Я бы тоже возмутился на его месте. На моем же оставалось только ждать исхода. Хоть какого-нибудь, но чтобы от него можно было оттолкнуться, как от волны, и...

- Не могу с вами не согласиться.

- Была здоровая, красивая дев... эээ, дочь счастливых родителей, а куда ее теперь девать?

Вопрос, исполненный явно искреннего негодования, примерно поровну предназначался и потолку, и нам. Вернее, Сорену. Потому что от меня в нынешнем представлении толку было не больше, чем от мебели.

Можно, конечно, попросить слова, выступить, так сказать, с объяснительной речью, но на самом деле все здесь решалось между двумя людьми, обремененными опекой над не слишком или не всегда разумными...

- Попрошу яснее выразить свою мысль, сударь. Если вы не против.

- Да куда ж яснее? У нас товар, у вас купец. Размен - справедливее некуда.

Какой еще купец? Какой товар?

- Я уже не говорю о безутешной семье, горе которой хотя бы немного сможет утолить новое дитя взамен почти утраченного.