Андрей Ангелов - Тринадцатый

Тома на эмоциях сорвала с себя златую цепь Люсьена, бросила безутешной сектантке:

— Возьми! На похороны муженька! И на улыбки в мире!

Профессор взял подругу под трепетную ручку, Тома прижалась благодарным бедром.

— Назад — на Главную Столичную Помойку?..

Когда люмпенская парочка вышла из гостевой спальни – Олесия положила витое злато на раненный живот:

— Орхидеи-люб! Мир согласен улыбаться!

Муж открыл умиротворённые глазки, сгреб цепь потеплевшей рукою и поцеловал Олесию слабой улыбкой. Взасос.

В момент поцелуя сердитый Сидор, бомж Фёдор и К о, — улетели на небо.

А Клюеву, этому дезертиру-убийце, вновь посчастливилось удрать целым и невредимым. Посему следующая глава имеет сюжетные предпосылки.

36. Тюряга

В тюремный застенок приземлили всех главных Персонажей этого странного сюжета. А именно: армейскую троицу и мафиозную двоицу. И все Герои осознали, что упали на нары только из-за Клюева!

В тюрьме думы особенно свербящие и безысходные. И особенно по пятницам. Как раз в одну из пятниц щёлкнули запоры, и жесткая вертухайская рука втолкнула в застенок новых сидельцев. Один являлся широкоплечим бугаём, а второй маленьким толстяком.

Новоприбывшие осмотрелись. А потом толстяк задвинул речь:

— Познакомьтесь, братэлосы! Леонид – он мусоровозчик. Хотел загнать мне армейский автомат! Сделку сорвали менты...

Леонид угрюмо покивал. А задумчивую паузу всколыхнули две фразы:

— Ануфрий, наш братэлло-близнец! – вскричали Андрюшкины.

— Отменная травка попалась! – проворчал Косяков.

Спустя 6 недель

Посредине застенка находился дощатый стол, по его сторонам первая и вторая лавки, стены опоясали лежанки-шконки. Сегодня диспозиции выглядели так:

Косяков и Леонид пыхали папироску, сидя на первой лавке. В перерывах между пыхами, в молчаливом кайфе, грызли сахар-рафинад.

Близнецы Андрюшкины кружились в Тройном Вальсе, и самозабвенно пели:

— Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Гоголев и Михал Михалыч неспешно диалогировали, сидя рядком на второй лавке:

— Когда-то я был не верующим мафиозным боссом…

— А сейчас уверовал, да?

Михал Михалыч ностальгически сплюнул и проворчал:

— Да-да… Ты посмотри на рожу Нафани, подполковник, и тоже станешь верующим... Если до сих пор не верующий. А если ты христианин – то атеистом тебе уж не стать…

У Нафани под левым глазом по-прежнему торчал крутотенный синячище. Гоголев мельком оглядел синяк и спросил:

— А как в смысле половых яиц, Михал Михалыч? Хочешь кому-нибудь отрезать?..

— Жажду, подполковник! Ай! – экс-главарь смурно вздохнул, и в расстройстве полез на лежанку-шконку – то ли грустить о прошлом, то ли мечтать о будущем.

* * *

В «Окне для Корма» прозвучал сочный надзирательский голос:

— Андрюшкин, который из Мафии. Прими посылку!

Нафаня живо бросил братьев и принял от вертухая коробку из плотного картона, склеенную албанскими печатями. Аристофан и Ануфрий раздраженно забухтели.

Экс-секретарь на почтительно растопыренных пальцах преподнёс посылку боссу.

— Наконец-то мне прислали Яйцерез! – любовно погладил картон Михал Михалыч и оглядел застенок с фанатичным блеском в глазах. — Нужно выбрать терпилу!

Заскрипели петли распахиваемой железной двери. Тюремные петли скрипят всегда и всюду, во все времена и на всех континентах. В камеру проник начальник каталажки Крысятин, обеими руками он крепко держал «Ведомость учёта людей».

— Все сидельцы могут отправляться к этой матери на свободу! Амнистия! – объявил Крысятин, сверяясь с «Ведомостью».

Тем временем, Михал Михалыч вскрыл печати, достал из коробки бумажный лист, развернул его и прочёл:

— Салют от фальшивых полутора миллионов!..

В посылке лежала бомба. Застенок тряхнуло и наполнило едким дымом. Зэков забрызгало жёлтой кровью мафиозного главаря, и взрывной волной раскидало по углам. На дощатый стол упала голова Михал Михалыча: с наполовину выбитыми зубами, одноглазая и без прически.

Кровавую тишину прогнали тоскливые возгласы, что заметались по застенку вперемешку с кашлем: «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…».

— Все могут идти к этой матери! – напомнил Крысятин, отирая закопчённую мордочку. — Кроме трупа Михал Михалыча! Потому что трупы мы не выпускаем!

37. Эпилоги

Спустя сорок дней – произошли три события: утром, днём и вечером.

Утром

— За блестящую операцию по поимке опасных бандюганов награждаются двое ментов из столичной уголовки! – торжественно объявил генерал Вахромеев. – Медалями МВД третьей степени!

Награждение происходило в Главном Корпусе «Министерства Внутренних Дел», в Первой Парадной Зале. На Большой Сцене нарисовалась неразлучная полицейская парочка, смущённо подгребла к генералу.

— Практически всех пойманных ими бандюгов вчерась выпустили по амнистии, — добавил Вахромеев. — Но это значит только то, что медали запоздали. А не то, что менты сработали хреново!

Генерал фамильярно наколол награды на груди и представил полицию кворуму в зале:

— Прошу любить и помнить! Родственники – типа братья! Свинук и Свинятин! Им – героям, слово!

Награждаемые сегодня одели служебные бушлаты, были без оружия и без наручников.

— Мы не родственники, — поправил Свинятин.

— Мы просто работаем вместе, — подтвердил Свинук.

— Это народ не волнует, — тихо отметил генерал. – Скажите спич или спасибо, и убирайтесь со сцены! Мне ещё полсотни медалей надо раздать…

Днём

У тлеющего костра, на Главной Столичной Помойке, посиживали Тома и Профессор. Супруги отобедали ржаным хлебом с солёным салом, и сонно смотрели вдаль.

Там, вдали, по полю гулял Нацик… без нимба и иных признаков ангела, но с улыбкой на блаженных устах. Рядом бегал Зверь в виде единого целого кобеля, он махал задорным хвостиком.

— Профессор! Пошли просить отца Серафима о трудоустройстве и каяться? – не выдержала позыва сердца Тома.

— Пятнадцать лет я преподавал физику и не верил в Бога, — неуверенно заявил экс-учёный. – А прожив на Помойке ещё пятнадцать лет – не только не верю, но и разочарован в Боге, в которого я не верю…

…по полю, в направлении храма, шли муж и жена. На ручках у Томы пушистым клубком свернулся Зверь. Он – спал, и ему снились стихи:

Ангелы в небе играются чудно,

Солнышко светит, роса на траве,

Спас меня Господи – дал то, что нужно,

Обрёл я блаженство на грешной земле…

Вечером

— Сорок дней назад мы подобрали тебя на улице: голодного, холодного и покрытого язвами! Мы тебя отлелеяли и стали холить. И ты, в порыве благодарности, завещал нам свою душу! Мы оценили глубину Поступка, так как душа – это самая ценная вещь для разумного человека. А ты разумен, даже очень. И у тебя громадный потэнциал! Очень громадный, хех! — молвила первая Хрюшка со Столичной Рублёвки, и облизнулась.