Ирина Богатырева - Ведяна [litres]

Потянулись дни лечения, тягостные и тревожные. Лис будто обмер в состоянии междужизнья. Он лежал безвольной мягкой игрушкой под столом, не реагируя на Рому, терпеливо принимая всё, что с ним делали. Рома поил его куриным бульоном, выгребал грязные газеты, успокаивал озлобившегося Гренобыча, гладил и разговаривал.

Через неделю, в понедельник, отнёс на перевязку.

Возвращая его, чистого и пахнущего свежими бинтами, Лариса даже не качала уже головой, а только смотрела на Рому с осуждением. За эту неделю он появлялся в клинике только дважды, но оба случая были не сложные, а вот Лиса она явно не понимала и даже не пыталась.

Вернувшись домой, положив Лиса на подстилку под столом, Рома опустился рядом. Ему вспомнился этот взгляд Ларисы, и он ощутил, что ужасно, смертельно устал. Он как будто бы на себе, в гору, волок телегу, полную камней, а вокруг стояли люди. Кто-то смотрел с осуждением, как Лариса, но хотя бы не мешал. Другие же подкладывали и подкладывали камни.

Он закрыл глаза и так сидел. Ему казалось, что силы покидают его, что он постарел на двадцать лет, что он полое дуплистое дерево, которое почти не чует корней. Все эти люди, звери, бесконечные просьбы, заботы, всё, что обрушилось на него с момента ухода ведяны, потихоньку подтачивало его изнутри, выматывало, вытягивало силы. До этого дня он думал, что это не касается его, что он скользит по ним, не принимая в сердце, делая только то, что не может не делать, как не может не слушать, имея уши, или не видеть, имея глаза. Но вдруг почувствовал, что это не так. Что всякая просьба, любой человек или зверь, пришедший к нему, шёл не только за здоровьем, помощью или подсказкой, но – и это в первую очередь – за куском его души. Полюби меня, говорили они, если не ты, никто больше нас не полюбит, – и Рома любил их, жалел их и делился с ними тем, что в нём было, ничего не получая взамен. Звери уходили, на их место приходили новые, люди рассказывали о Роме друг другу и шли, шли, шли.

Нужен ли мне этот дар, да и дар ли это? Нет, не нужен. И всё же он чувствовал, знал, что не сможет с себя снять этой доли, не сможет вести себя по-другому, не говорить с ними, не делиться собой, не сможет отвернуться от больного или вдруг куда-то уехать. Во-первых, потому что уезжать бессмысленно, везде будет то же самое. А во-вторых, потому что он ждёт ведяну.

«Жду», – подумал и понял, что не был в лесу уже несколько недель: все новогодние праздники, а потом из-за Лиса. Эта мысль толкнула и разбудила его. Он открыл глаза и даже не сразу понял, что видит: за окном веранды начинался ранний зимний вечер, болезненно красноватый, высвечивался снег и тёмный забор, и всё это так чудно, так сюрреалистично преломилось в глазах в первый момент, что он не узнал предметов, сидел, созерцая, и только через некоторое время стал собирать реальность из разрозненных, странных кусков.

Уже полностью придя в себя, ощутил взгляд, заозирался – и увидел Гренобыча, взиравшего на него сверху, со стола.

– И что сидишь? Надо – иди, – сказал он.

– А ты?… – начал было Рома, но понял, что не сможет спросить: он подумал о Лисе, о том, присмотрит ли кот за ним, но мысль не оформлялась, на это требовались силы, которых не было сейчас.

– Хорошо, – сказал кот, подошёл к краю стола и заглянул в коробку. Лис спал и ничего не чуял. – Хорошо. – Кот спрыгнул, прошёлся возле Ромы, милостиво мазнув боком о его бедро, и пошёл в дом. Рома благодарно улыбнулся ему вслед.

– Хорошо, – повторил, поднялся и вышел.

Лыж у него не было, он думал о них ещё в декабре, когда ушла ведяна, но так и не обзавёлся. Поэтому, обогнув дом и спускаясь по дороге с холма, он готов был уже увязнуть в сугробах, свернув к лесу, – как вдруг с удивлением обнаружил, что дорога туда расчищена – наезжанная полоса пересекала поле, забиралась на следующий холм и ныряла с него. Дальше её видно не было. Проследив глазами, Рома почувствовал тревогу, ускорился, почти бегом скатился с холма и добежал до съезда в поле – дорога была хорошо набита, ею пользовались всё это время. И кто-то проехал совсем недавно.

Тревога усилилась. Рома пустился бегом. Забравшись на холм, стянул шапку и остановился, глядя вниз, к лесу. Там стояли три автомобиля. По балке, той самой, где осенью он встретил пастухов, бродили три человека. Что они там делали, было непонятно. Дорога там, собственно, и кончалась, на поле была большая площадка с расчищенным или примятым снегом, чернела земля.

Тревога так сильно сжала сердце, что стало больно.

В этот момент люди расселись по машинам, хлопнули дверцами – в морозном воздухе звук летел быстро, как по воде, – загудели моторы, поехали. Роме не хотелось показываться им на глаза, но прятаться было негде, поэтому он просто сошёл с дороги на пять шагов и стал ждать, когда они проедут.

Скоро, гудя моторами, они поднялись на холм – три огромных чёрных внедорожника. Они двигались, как расчётливые хищники, хозяева места, знающие, что врагов у них нет: неспешно, слегка переваливаясь, щуря жёлтые глаза на тупых чёрных мордах. За тонированными стёклами нельзя было никого рассмотреть. Проехали, оставив за собой едкий выхлоп, особенно невыносимо ядовитый в чистом и морозном воздухе. Рома закашлялся и отвернулся. И только они перевалили холм и стали спускаться к городу, вышел на дорогу и бросился вниз, к лесу.

Скатился с холма и остановился там, где кончалась дорога. Ничем не примечательное место – пустошь у леса, широкая и ровная ложбина, слева – овраг, в котором он изгваздался этой осенью, тот самый, который промыла речка ведяны по дороге к Итили. Её овраг. Снег был истоптан и изъезжен. Люди ходили, смотрели, но что они видели и о чём думали, Рома понять не мог. Знают ли о реке? Сейчас она замёрзла. Но наверняка знают. А впрочем, какая разница? – оборвал он себя. Это для тебя она имеет значение. Вряд ли эти, на «крузерах» приезжали сюда, чтобы подивиться появившейся вдруг речке. Нет, глупо, просто я ни о чём другом не могу думать, только о тебе, вот и мерещится… Но зачем же они приезжали? Он ходил, осматривал следы и ничего не мог понять. Такое обычное место: от города далеко, овраг, болотистый ручей, лес… Его лес. Его и ведяны.

От этой мысли он вдруг дёрнулся, как подстреленный, не разбирая пути, пересёк балку и стрельнул в лес, к поляне. Показалось, что надо срочно, немедленно, прямо сейчас быть там. Мысль об этих людях в чёрных машинах с мордами хищников, с которыми нельзя договориться, о том, что они зачем-то осматривали его лес, – мысль стучала в голове и не давала остановиться. Тяжело дыша, не разбирая завалов, проваливаясь в снегу и скрытых под ним валежинах, он с треском ломился через лес. Вдруг оступился и полетел на землю, но вытянул вперёд руки и встал на четвереньки, ухнув животом в снег.