Андрей Снегов - Меняла [СИ]

— Ба! Сколько лет, сколько зим! — поприветствовал Бог, и, широко расставив руки, шагнул мне навстречу.

— Здравствуй, здравствуй! — приторно-сладко ответил я и двинулся вперед.

Приветствия сменились крепкими рукопожатиями, дружескими объятиями и покровительственными похлопываниями по плечам.

— Чем обязаны столь неожиданному визиту? — с притворным интересом спросил Бог и, сев за письменный стол, взял в руки вечное перо. — Может лишний билетик в Большой предложишь? В последнее время ты туда зачастил, — он укоризненно покачал головой и погрозил пальцем. — Смотри, такие увлечения до добра не доводят!

— Не за добром к тебе пришел, — сдерживая эмоции, процедил я, — за помощью.

— Ты? За помощью ко мне? — Бог искренне рассмеялся и уронил на бумагу каплю чернил. — Я не помню, чтобы ты появлялся у меня с такой просьбой.

— Все когда-нибудь случается впервые, — философски заметил я и уселся в кресло для посетителей.

— Что я могу для тебя сделать? — поинтересовался господь и уткнулся в бумаги.

— Всего ничего, — ответил я и замолчал, дожидаясь, когда он закончит читать. — Душу хочу у тебя просить.

— Душу? — Бог снова засмеялся. — Так купи сам! Или тебе денег одолжить?

— Я говорю абсолютно серьезно, — с этими словами я протянул ему фото Анастасии.

— Хороша, чертовка! — Мой собеседник взял в руки фотографию и откинулся на спинку кресла. — Для нее?

— Для себя! — с напускным спокойствием сказал я.

— Понимаю, понимаю! — Бог сочувственно покачал головой и, бросив цветной прямоугольник на стол, скрестил руки на груди.

— Балерина? — он указал пальцем на фото, не разнимая рук. — Говорят, у них потрясающая растяжка.

— Да, танцует она профессионально, — багровея, ответил я.

— Неразделенная любовь — самое тяжкое испытание для смертного, — с пафосом изрек Бог, с любопытством посмотрев на меня. — И для бессмертного тоже.

— Так что насчет души? — вкрадчиво произнес я.

— Душа — не кусок цветного картона, ее так просто не подаришь, — Бог встал из-за стола, и, взяв в руки лейку, принялся поливать цветы. — Я, знаешь ли, стою перед моральной дилеммой, даже не знаю, как правильнее сформулировать...

— Говори, говори, не стесняйся, я и не такое от тебя слышал!

— Чтобы одарить тебя душой, кого-то нужно ее лишить. Логично? — он обернулся и вопросительно на меня посмотрел.

— Безусловно, — уверенно заявил я, — но все имеет свою цену.

— О цене ты к месту заговорил, — Бог подошел ко мне и опустил на плечо правую руку. — Наличие души предполагает смертность ее обладателя.

— Я согласен стать смертным.

— А зачем тебе, смертному, огромная коллекция чужих душ?

— Считай, что она твоя.

— Но без коллекции у тебя не будет всепоглощающей цели в жизни, зачем тебе сверхъестественные способности? — хитро прищурившись, спросил Бог.

— Забирай, искуситель чертов!

— Отлично, вот и договорились! — подытожил всевышний и, потирая руки, решительно направился к рабочему месту.

Он снова взял в руки фотографию Насти, и изображение на ней поплыло. Через пару секунд вместо прекрасной блондинки с тонкими чертами лица на фото красовался ее же возлюбленный-неудачник.

— Ты хочешь стать этим ничтожеством? Он совершенно не в моем вкусе!

— Да, — резко сказал я.

— Ты уверен? — спросил Бог уже без иронии и подковырок.

— Да!

— Что ж, прощай, Люцифер, мне будет тебя не хватать, — с отеческой улыбкой заявил он и протянул руку.

Крепкое рукопожатие — и белесый туман вокруг. Когда он рассеялся, я увидел выцветшие обои, облупленную штукатурку и протертый до дыр ковер, стыдливо прячущий свои изъеденные временем и молью края под старыми трухлявыми шкафами. Подойдя к древнему зеркальному трюмо, я обнаружил, что стал тем самым неудачником, который имел счастье влюбить в себя Анастасию. На всякий случай я порылся в тайниках моего темного естества, но не нашел ни самого естества, ни намеков на аккуратные залежи чужих душ. Тогда я попытался переместить в комнату содержание ближайшего модного бутика, но все мои попытки оказались тщетными. Проверять, смертен я или нет, не имело смысла, так как по всему выходило, что Бог выполнил свое обещание и сделал меня самым, что ни на есть, обычным человеком.

В прихожей раздался звонок, и я, путаясь в таких же старых, как и сама квартира, замках, открыл дверь. На пороге стояла Настя.

— Привет, — холодно сказала она, и прошла мимо, проигнорировав мое желание осчастливить ее поцелуем.

— Здравствуй! — изумленно ответил я. — Что произошло?

— Нам нужно поговорить! — она села в кресло и отвела глаза.

— Давай поговорим, — предчувствуя недоброе, проворчал я.

— Мы знакомы с тобой уже два с половиной, почти три года, — запинаясь, начала она. — Бог — свидетель, все это время я была тебе верна, но... Все когда-нибудь заканчивается. Сегодня я осознала, что полюбила другого. Понимаешь, все эти годы я обманывала себя, я думала, что люблю тебя и смогу прожить с тобою жизнь...

— А что изменилось теперь? — скорее прошипел, чем прошептал я.

— В первую очередь — я сама, — она подарила мне грустный и одновременно ласковый взгляд. — С тобой было хорошо. Спасибо. Но свадьбы не будет. И я ухожу прямо сейчас, какое-то время мне будет необходимо находиться в больнице...

— И кто этот счастливчик? — спросил я, пытаясь заглушить поднимающуюся не иначе как из темных глубин моего прошлого истерику.

— Ты его не знаешь, он — студент ГИТИСа, будущий режиссер...

— Конечно, я понятия не имею, кто он, — сдерживая нервный смех, пробормотал я.

— Пойми и прости — я люблю другого. Прощай...

Она ушла, а я молча сидел на полу и пытался постичь душонку, которую только что обрел. Что ж, за любовь, рано или поздно приходится платить. Не спокойствием собственной души, так бессмертием.

Я поднял глаза и увидел плакат, висящий под матовым с трещиной светильником. На нем поющий Элвис медленно превращался в Бога. От его лучезарной улыбки веяло привычной иронией и сарказмом.

Звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, пятился от гончих. Глаза его выкатились и покраснели, невесомое тело стало фиолетово-чёрным, а из пасти-воронки доносились шипение и фырканье. Он судорожно, рывками втягивал воздух и выпускал его в чистое голубое небо компактными оранжевыми сгустками.

— И почему их назвали звездолётами? — Панин задумчиво пожевал нижнюю губу и сплюнул. — «Ирис» мне нравится гораздо больше.

— Ты не видел, каков он в свободном полёте, — прошептал я и, прицелившись, нажал на курок.

Раздались четыре приглушенных хлопка, и полупрозрачные гончие, названные так за характерные поджарые силуэты, как продырявленные воздушные шарики, один за другим начали падать на землю. Воздух тугими струями бил из пулевых отверстий, и лёгкие, почти невесомые тельца кружились в беспорядочном сюрреалистическом танце. Звездолёт на мгновение замер, будто не понимая, что произошло с его преследователями, затем развернулся и медленно полетел прочь. Он напоминал движущуюся по воздуху половинку мыльного пузыря, которая переливалась всеми цветами радуги и медленно пульсировала, выстреливая позади себя разноцветные воздушные брызги. Ирис парил легко и бесшумно, казалось, что это призрачное нереальное существо, мираж, неведомо как появившийся на фоне голубого до одури неба. Прищурившись, я с удовольствием любовался чудным творением природы, ритмично взблескивающим в рассеянном предзакатном свете, и уже в который раз восторженно им восхищался.