Энтони Райан - Королева пламени

— Трус, — пробормотал Лекран.

«Мудрейший человек из всех, кого я встретил за последние годы», — подумал Френтис.

Свирепую низенькую женщину, грозившую Френтису, оставшиеся гарисаи выбрали выступать от их имени. Звали ее Ивельда, выглядела она похоже на Лекрана, говорила с таким же акцентом и не скрывала презрения к бывшему куритаю.

— Она из племени рохта. Им нельзя доверять, — мрачно сообщил тот.

— На нашем языке люди охта называются змеями, — сказала Ивельда и положила руку на рукоять короткого меча, взятого из груды трофеев. — Охта пьют мочу козлов и трахают своих сестричек.

Лекран ощерился.

— Если хотите поубивать друг друга, идите наружу, — устало проговорил Френтис: ему не хотелось их разнимать.

Он посмотрел на карту, которую Тридцать Четвертый разложил в роскошных апартаментах главного надсмотрщика варикума. К большому сожалению гарисаев, того не сумели захватить живым. Злость выместили на трупе. Голова теперь украшала копье, воткнутое посреди тренировочной площадки.

— Несомненно, воларский гарнизон уже прослышал о наших делах, — сказал Тридцать Четвертый и постучал пальцем по значку в пятнадцати милях к северо-западу от варикума. — Им нетрудно будет выследить нас.

— А наши полные силы? — спросил Френтис.

— Двести семнадцать, — ответил Тридцать Четвертый.

— Мало, — резюмировал Лекран.

— Трусливый сестротрах, — буркнула Ивельда и презрительно рассмеялась. — Каждый гарисай стоит десяти варитаев.

— Он прав, — подытожил Френтис. — Нужно больше бойцов.

— Если они явятся сюда, им придется штурмовать стены. Это подравняет счет, — заметил Дергач.

— Как ни соблазнительно, оставаться здесь нельзя, — сказал Френтис. — К тому же если мы сожжем это место, то ясно просигналим о наших намерениях. А может даже, это воспримут как сигнал бежать и присоединяться к нам.

Он указал на холмистое взгорье в тридцати милях к северо-востоку. Путь к нему проходил мимо многочисленных плантаций.

— Мы дождемся их там, и, возможно, нас к тому времени станет больше. Готовьтесь выступать через час.

За четыре дня разорили четыре плантации, и армия Френтиса росла как на дрожжах. Чем дальше от побережья, тем богаче были владения, тем больше рабов и свидетельств того, что надсмотрщики погрязли в самой извращенной жестокости. Большинство новых рекрутов составляли пленники из Королевства. Рожденные в рабстве неохотно расставались с привычной жизнью, а некоторые даже встали на защиту хозяев. На четвертой плантации рабы окружили хозяйку, высокую седую женщину, одетую в черное с головы до пят. Та гордо и надменно смотрела на разорителей, безоружные рабы вокруг нее схватились за руки и не хотели отдавать госпожу, несмотря на все уговоры и угрозы Френтиса.

— Наша госпожа добрая и не заслуживает кары, — увещевала дородная пожилая рабыня в одежде, отнюдь не похожей на лохмотья большинства рабов, встреченных до сих пор.

Ее товарищи тоже были неплохо одеты и не имели шрамов. К удивлению Френтиса, на большой плантации не было ни единого надсмотрщика, и охраняли ее всего четыре заморенных варитая. Троих из них захватили без труда.

Госпожа не хотела глядеть в сторону Френтиса, не удостаивала врага и крупицы внимания.

— Ваша госпожа разбогатела на вашем труде, — сказал он. — Если она так уж добра, отчего она не освободила вас? Идите с нами — и узнаете свободу.

Бесполезно. Рабы не шевельнулись, словно оглохли.

— Брат, убей их, — сплюнув под ноги, проговорил бывший кузнец, освобожденный на первой плантации. — Мерзкие лизоблюды! Они предадут нас.

Освобожденные одобрительно загудели, причем не только люди из Королевства. Они делались свирепее с каждым набегом, каждый замученный до смерти помещик или надсмотрщик еще сильнее разжигал жажду крови.

— Свобода — личный выбор каждого, — сказал Френтис своим воинам. — Собирайте припасы и готовьтесь выступать.

Кузнец забурчал от злости, указал мечом на горделивую воларку:

— А как насчет старой суки? Стрелу в нее, и эти псы наконец задумаются.

Иллиан шагнула к нему и ударила кулаком в лицо.

— Эта экспедиция под командой Шестого ордена, — сказала Иллиан, — а орден не воюет со старыми женщинами.

Брызгая слюной и кровью, кузнец развернулся к Иллиан, а та положила руку на рукоять меча.

— Еще раз станете перечить брату Френтису, я успокою вас сталью. А теперь идите собираться, — равнодушно проговорила Иллиан.

Вечером Френтис наблюдал, как Плетельщик освобождает плененных варитаев. Отряд остановился на ночлег в десяти милях от виллы. Варитаи — а их было уже три десятка — встали чуть поодаль от основных сил. Освобожденные варитаи оставались молчаливыми, неизменно смотрели с удивлением на все вокруг и редко отходили далеко от Плетельщика — словно новорожденные оленята от мамы.

Трое пленных сидели в центре круга варитаев, связанные, оголенные по пояс, безучастные. Плетельщик присел рядом с фляжкой в руках. Он окунал туда тонкую тростинку и касался шрамов ее кончиком. От каждого прикосновения немедленно начинались конвульсии и пронзительные душераздирающие крики. Френтиса всякий раз бросало в холодный пот. К такому не привыкнешь, сколько ни слушай. Когда крики стихли и освобожденные скорчились у ног Плетельщика, варитаи подошли ближе. Плетельщик возлагал руку на голову каждого из новых освобожденных. Те моргали, начинали с удивлением озираться по сторонам, будто проснулись в новом мире, растерянные и обескураженные.

«Да это же ритуал!» — вдруг понял Френтис.

Варитаи подходили к Плетельщику, протягивали к нему сомкнутые руки, сводили запястья вместе, затем разделяли. На языке жестов это движение означает «порванная цепь». Интересно, где варитаи научились ему? Плетельщику, похоже, почитание не доставляло радости, он хмурился, криво улыбался.

— Он — священник? — спросили за спиной.

Френтис обернулся и увидел Лемеру, с любопытством разглядывающую варитаев.

— Нет, он есть целитель, — на ломаном альпиранском ответил Френтис. — Имеет большую магию-силу.

— Вы уродуете мой язык, — сказала Лемера на воларском и рассмеялась. — Вы учили его в моей стране?

Френтис снова посмотрел на варитаев и поморщился. Воспоминания о том, как он учился альпиранскому, не очень радовали.

— Я много странствовал, — наконец ответил он.

— Меня забрали в восемь лет, но я очень хорошо помню дом — деревню на южном берегу, где океан был богатым рыбой и голубым, как сапфир.

— Когда-нибудь вы вернетесь туда.

Она подошла ближе, потупилась.

— Меня там не примут. Я… я осквернена. Никакой мужчина не захочет меня в жены, и женщины не подойдут ко мне.

— У вашего народа суровые обычаи.