Светлана Таскаева - Двенадцать звезд

Морадан осторожно зашел в холодную воду. Речка была ему примерно до середины бедра. Покрякивая и ежась, комендант вымылся, стараясь не замочить повязку. Вода вроде бы чистая, но лучше не рисковать.

Однако, когда он позвал кобылу, та вошла в реку без колебаний. Допустим, размышлял Долгузагар, насвистывая себе под нос, Азраиль перекинул меня через седло — вот на гнедой шерсти засохшая кровь, сейчас мы ее отмоем, будешь у нас снова чистая и красивая… — а сам сел на второго коня и пустился наутек. По дороге его, предположим, подстрелили. Но чтоб эльфийская лошадь ускакала от своих, да еще и под грузом…

Выбравшись на намытый рекой язык крупной обкатанной гальки, которая после ледяной воды казалась почти горячей, продрогший Долгузагар некоторое время лежал лицом вниз, закрыв глаза, без мыслей и чувств, словно что-то внутри него требовало времени, чтобы осознать неожиданное спасение — или смириться с ним.

Потом перевернулся на спину и покрепче зажмурился. Ощущал он себя странно, и отнюдь не из-за раны. Дело было… пожалуй, в его положении. Долгузагар, сколько себя помнил, всегда кому-то подчинялся: сначала отцу, позже — Коменданту Башни. Да, он и сам командовал людьми и — реже — орками, но над ним всегда кто-то был. А сейчас над ним не стало никого. Поднапрягшись, морадан сообразил, что это такое: свобода.

Одеваясь, бывший комендант приметил в росшем неподалеку кустике травы что-то желтое, словно смятый лоскут материи. Безотчетно сделав шаг и наклонившись, Долгузагар осознал, что видит самый настоящий цветок — «желтяк» на языке его детства.

Выпрямившись, морадан долго смотрел на цветок, пока путем сложных подсчетов и вычислений не пришел к выводу, что сейчас весна, хотя он даже отдаленного понятия не имел, какой именно месяц. В Башне говорили «сегодня», «вчера», «третьего дня», «неделю, месяц, год назад» и почти никогда — «в январе», «в мае»… Так что за семь лет почти неотлучного сидения немудрено запутаться не то что с месяцами, а даже со временами года.

Единственное, что понятно, так это то, что с ночи побега прошло не больше четырех дней — если принять во внимание его самочувствие и состояние раны. Значит, он не может быть нигде, кроме Мордора, потому что от Темной Башни до выходов с Горгорота никак не меньше двух дней пути даже для Авенира, «самого быстрого из гонцов Владыки». Но где в пределах хребтов, окружающих Равнину Ужаса, может быть такое место — с травой и настоящим ручьем, а не дождевым вади?

Усевшись спиной к нагретому камню, Долгузагар, не торопясь, сжевал дорожный хлебец, а потом подозвал лошадь и дал ей прибрать крошки с ладони. Та недовольно фыркнула и потянулась к подсумку.

— Обойдешься травой, — сказал кобыле морадан, похлопав ее по лоснящейся после купания шее. — Только не ходи далеко без меня, поняла? Это тебе не Зеленолесье. Давай, я тебе спою.

Кобыла прядала ушами в такт: кажется, песня пришлась ей по вкусу.

Долгузагар попробовал в черных ножнах левый клинок: не вынимается. Кем надо быть, чтобы положить меч в ножны, не очистив его? Ведь должен понимать, что такое засохшая кровь и рабочий инструмент, если уж не знает, что такое оружие. Помянув бестолкового мага тихим харадским словом, комендант, поднатужившись, выдернул клинок из ножен и принялся очищать его сначала пучком травы, а затем полой подкольчужника.

— Ладно тебе, напился крови, не пора ли честь знать? — проворчал морадан, прервавшись на мгновение.

Меч в ответ промолчал. Клинки Долгузагара звались просто Левый и Правый и отличались нравом крутым и несговорчивым — как и дед Долгузагара, их первый владелец. Дед, служивший Повелителю еще в королевские времена, жил в харадских землях и полюбил тамошнее изогнутое оружие. И приказал выковать себе два чуть изогнутых клинка, поскольку владел левой рукой так же хорошо, как и правой. Эта черта у них в роду была наследственной, хотя и передавалась через поколение; наследственными сделались и мечи.

Пока руки Долгузагара делали свое дело, сам комендант, напевая старый марш, «Загир аннарди анГимлад», звучавший сейчас заунывно, словно плач, мыслями уносился к тем дням, когда Дагорлад получил свое имя, превратившись в кровавую трясину, от горизонта до горизонта заваленную трупами.

Из сражавшихся в первой линии не вернулся никто, и отец остался лежать на Дагорладе непогребенным: возьмись Последний Союз хоронить одних только людей, что бились на противоположной стороне, они бы, может, до сих пор рыли могилы или насыпали курганы. Сколько времени всадник вскачь добирался от левого крыла любой из армий до правого? День, два?

На мече еле приметно, словно отблеск зарницы, замерцали руны: в тот день и Левый, и Правый вдоволь испили и эльфийской, и нумэнорской крови: Долгузагар помнил, как скользили в руках их влажные рукояти. Нилузир, который командовал третьим резервом правого крыла, кричал вслед Долгузагару, пытаясь его остановить, но тщетно… Сражаясь в тот день, Долгузагар пел вслух, и ему чудилось, будто черные слова, рвущиеся с его губ, разят врагов не хуже Правого и Левого.

Где-то теперь Нилузир, меланхолично подумал бывший комендант, полоща в реке черные ножны и незаметно для себя переходя от костровой песни к походной. Может, и по сей день жив…

Да, о живых: Долгузагар вспомнил, что за все время он не видел здесь кроме кобылы ни единой живой твари — ни птицы, ни мошки, ни козявки. Носком сапога вывернул из земли камень: червяки здесь тоже не водятся. Тем не менее, он позаимствовал из кобыльего хвоста волос — та недовольно дернула крупом, но стерпела — и, разогнув о камень одну из седельных пряжек, сделал из ее штыря крючок. Насадив на него кусок дорожного хлебца, комендант прикрепил леску к нависшему над быстриной валуну, а сам улегся на траву у ног гнедой.

— Спеть тебе харадскую песню про короля Нгхауратту, который встретил в лесу прекрасную лань? — спросил Долгузагар у лошади и зевнул. — Только попозже, а то я что-то охрип…

Проснувшись в сумерках, он вернул просохшие ножны с мечами на пояс и проверил наживку: нетронута. Морадан снял мякиш с крючка и закинул в рот. Еще день — и придется отсюда уходить, чтобы не умереть с голоду. Речка течет примерно на запад, стало быть, с Внутреннего хребта, который ограничивает Горгорот с востока. Судя по форме скал в направлении истока, это южная часть горной цепи, ближе к проходу, ведущему в Нурн. Без припасов и с лошадью ему через горы здесь не перевалить. Неизвестно, что творится на Восточном тракте, но по сю сторону сходящихся хребтов питьевая вода есть только в придорожных колодцах, значит, за водой и едой надо на тракт.