Марина Эльденберт - Небо для двоих [litres]

Оно текло по венам, смешиваясь с выжигающим огнем, вымывая из меня остатки страха и дрожь. Я цеплялась за руку, за сильные знакомые пальцы, и хотя я не могла его видеть, я не хотела их отпускать. Не хотела, но мои разжались сами.

И я упала в глубокую бесконечную темноту.

Айоридж, Лархарра

Великую вещь в свое время изобрел один выдающийся ученый, тезка нашего Бирека. Бирек Энгерманн, между прочим, из Ферверна (там до чешуи умных мужиков было) придумал восстановительные гибернационные капсулы, в которых происходит полная перезагрузка организма, пережившего даже самый серьезный стресс. Ну или вливание огонька, если можно так выразиться.

О-го-нек.

Эта мысль выбрасывает меня на поверхность из всех прочих, в частности, о Биреке Энгерманне (если бы не он, как бы я вообще потом пришла в себя так быстро), но еще быстрее выбрасывает ощущение пальцев на моей руке. То есть когда я там, в пустоши, проваливалась в никуда, это было нормально, а сейчас…

Широко распахиваю глаза: Гроу спит на моей постели. То есть не на моей постели, он спит в кресле и умудрился сползти небритой физиономией на больничную постель, та сторона лица, которая видна, – сплошной синяк, если можно так выразиться, скула рассечена, и на ней швы. У иртханов по идее не должно оставаться шрамов, особенно если их тоже запихнуть в гибернационную капсулу, это я отмечаю автоматически. Равно как и то, что его ладонь накрывает мою, а потом я подскакиваю вместе с кучей датчиков, которые на меня налепили.

Аппарат ругается звучным писком, Гроу открывает глаза и, наткнувшись на мой взгляд, резко поднимается. Правда, руку мою не выпускает, как будто его приклеили.

– Прости, вырубился…

– Он умер, да? – спрашиваю через силу, потому что у меня сдавливает горло.

Странно, что у меня вообще хватает сил об этом спросить, и рука (та, что свободна) неосознанно тянется к животу. Ответить Гроу не успевает, потому что в палату входит врач.

– Ферн Гранхарсен, могу я попросить вас выйти?

– Набла с два.

– Так я и думал. – Врач смотрит на меня и поправляет очки. – Эсса Ладэ, давайте знакомиться. Эльгерд Вангсторн, ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете?

Паршиво. Я чувствую себя паршиво, потому что, так же как Теарин, не могу почувствовать своего ребенка. Руки холодеют еще сильнее, я выдергиваю вторую из захвата Гроу и обнимаю себя.

– Эсса Ладэ?

– Танни. – Гроу тянется ко мне, но я отшатываюсь.

– Эсса Ладэ, поговорите со мной. – Врач приближается. – Мне нужно понять, как вы себя чувствуете.

– Я жива.

Это единственное, на что меня сейчас хватает.

– Что ж, это определенно радует, не так ли? – Он склоняется надо мной и достает наблов фонарик. Этот наблов фонарик я запомнила в той больнице, у того доктора, который через пять минут скажет мне, что я беременна, а этот… ровно через столько же скажет, что нет.

Пять минут – это слишком долго, мне нужно понять, что его нет, сейчас и учиться с этим справляться. Пусть все внутри вопит о том, что не надо этого делать, что пока у меня есть надежда, а потом не станет даже ее, я смотрю на врача и четко произношу:

– Мой ребенок погиб.

Это даже не вопрос. Утверждение.

– Что? – Он хмурится.

Я была беременна, хочется орать мне. Я была беременна, вы что, даже этого не уловили?! Но прежде чем я действительно начну на него кричать, он говорит:

– С вашим ребенком все в порядке.

– Что? – теперь уже переспрашиваю я.

– С вашим ребенком все в порядке, – произносит он, – а теперь позвольте мне…

Я не хочу ему ничего позволять, потому что меня трясет. Мне хочется вцепиться в постель и орать от радости, и… этого не может быть, правда? Я сплю? Или все еще брежу? Наталкиваюсь взглядом на Гроу: он поднялся из кресла, сложил руки на груди и смотрит на меня. Этот взгляд меня замораживает, как будто я застываю во времени. Сейчас это даже хорошо, потому что пока я вот так, не отрываясь, смотрю на него, врач сверяет показания датчиков на планшете и говорит:

– Все хорошо. Пожалуй, я бы рекомендовал вам…

– Свалите. – Голос Гроу врывается в несостоявшуюся рекомендацию, но он тут же поправляется: – Я хотел сказать, оставьте нас одних ради первых драконов.

Врач поджимает губы и кивает:

– Я сообщу родным о вашем состоянии.

Он выходит прежде, чем я успеваю поинтересоваться, каким родным и что именно он сообщит, а Гроу уже шагает ко мне. Это как будто снимает заморозку, потому что я выставляю руку вперед и говорю хрипло:

– Не подходи.

– Ты серьезно думаешь, что я остановлюсь? – интересуется он и садится рядом со мной на постель. Я бы могла отползти, больничная койка широкая, но тогда я потяну все датчики, и придется опять слушать верещание аппаратов. Да и потом, отползти – это очередной побег, а мне надоело бегать. – Леона здесь. Халлоран тоже. Я выставил их из палаты, чтобы остаться с тобой, чтобы быть с тобой, когда ты проснешься. Думаешь, меня остановит твое «не подходи»?

– А что тебя остановит? – спрашиваю я и складываю руки на груди.

– Ничего. – Он смотрит на меня, наверное, в самое сердце.

Я же пытаюсь на него не смотреть. То есть смотреть, но не видеть: знакомый изгиб губ, резкий подбородок, глаза, в которых и тонула и сгорала.

– Гроу, серьезно. Ты собираешься жениться на Сибрилле. Ты думаешь, что…

– Танни, серьезно, ты веришь в то, что я собираюсь жениться на Сибрилле? – Он по-прежнему смотрит мне прямо в глаза, но я не отвожу взгляд.

В общем-то выдержать мне надо совсем немного: всего-навсего этот разговор. Теперь, когда я знаю, что ребенок жив, я смогу выдержать даже десять таких разговоров. Наверное.

– СМИ были очень убедительны, – хмыкаю я.

– СМИ никогда не говорят правду.

– Прискорбно.

– Танни. – Он пытается снова взять меня за руку, но я сую их под мышки, пусть попробует достать оттуда. – В Мэйстоне, когда Леона рассказала мне про все это дерьмо, когда мы не знали, откуда еще ждать удара, я здорово испугался. Я в жизни ничего не боялся, Танни, но за тебя испугался, когда понял, что не могу тебя защитить. У нас был выбор: посадить тебя в Скай Стрим и закрыть тему съемок или… так. Я решил, что так будет лучше.

– О, – сказала я. – Ты решил. Ну, раз ты решил, значит, так действительно лучше.

Его глаза потемнели еще больше, а я все продолжала в них смотреть. Или смотреться, потому что если у меня получится долго смотреть и не чувствовать, как все внутри дрожит, значит, я больше не гроузависимая.

– Я хотел тебя защитить.

– Защитил? – Сама не ожидала, что это выйдет так язвительно. А то, что мне вдруг до одури захотелось коснуться кровоподтека на его скуле, мягко скользнуть пальцами, чтобы стереть его боль, – так это точно последствия препаратов, не иначе.