Наталья Тарасова - Требуется хранитель

Беду увидел сразу, да и выглядывать ее не пришлось: две широких колеи толстыми змеями ползли по берегу. Вот остановились, прожали глубокие ямы среди камней, потом машина снова тронулась и ушла за поворот, под тонкие ветви ив, туда, где был удобный широкий выезд. Река волновалась. Противу ветра гоняя волны, она шуршала-стонала камнями, выплескивала брызги-слезки, раздраженно кусала берег. Старик глубоко вздохнул, смиряясь, медленно разулся, закатал штанины и тяжело пошел в воду.

— Не мое уже дело это, дура ты! Скоро надзор поедет, уберет. Стар я для этого, пойми. Что вам всем надо от меня, а? Всю жизнь на вас… и теперь покоя нет… Оставьте меня, дайте дожить спокойно… Ну сейчас… да погоди, не замочи… Не мешай!

Под свое тихое недовольное ворчание старик выбирал из реки тонкую сталь жестокой сети. Попавшие в нее рыбы бились за жизнь, но не каждая уже могла выжить: порванные жабры, искалеченные плавники, вырванные куски плоти, пустые глазницы, — неисчислимые беды, принесенные грубым железом. Самых увечных старик, сжав на мгновение в ладони, выбрасывал на берег, где они быстро затихали, остальных выпускал по течению, наудачу. Река курицей-наседкой вертелась вокруг ног человека, нежно принимая каждую спасенную рыбешку.

Пасмурный день сгущался летними легкими сумерками, когда последний кусок сети вышел из воды и с тяжелым скрежетом лег на камни, а старик опустил в воду кровящие мелкими порезами ладони. Река, забыв и о своем недавнем горе, и о человеке, мягко заскользила по любимому уютному руслу, зажурчала, перебирая прибрежные камешки. Старик сморщился, выпрямляясь, досадуя то ли на равнодушие спасенной, то ли на тянущую боль в пояснице, обулся, скрутил сеть в комок и, не обернувшись, поплелся к тропинке.

У дома его уже ждали. За калиткой вертелся щуплый человечек в потрепанном, широком в плечах пиджаке. На несообразно большой шишковатой голове топорщились остатки волос, на тощей шее пугливо дергался кадык. Гость бросал короткие взгляды на тропку, а чуть завидев хозяина дома, бросился к нему на помощь. Старик отмахнулся, донес сеть до сарая, зашвырнул ее в темноту, медленно обернулся и пожал тонкую ладонь гостя.

— Здравствуй, Федор Степаныч! Звал же? — настороженно и торопливо прострекотал тот, еще бойчее задергав кадыком. — Сын сказал, я с работы сразу к тебе, а тут никого, опять застрял, Нинка волноваться будет, темнеет уж…

— Ну, понесло Якова! Никшни! Дело есть.

Старик подтолкнул гостя по тропинке к сосне, облюбованной вороном. Им не нужно было ее видеть, оба отлично знали, где она и какая, и потому гость, мелкими шажками семеня впереди, искоса, через плечо поглядывал на хозяина, не понимая, чего от него хотят.

— Спилить надо, — коротко бросил старик. — Вызови завтра мужиков, я заплачу. Отсюда — вон туда, забор потом поправлю сам. И на дрова разобрать тут же.

— Спилить, Федор Степаныч? — растерянно протянул гость. — Спилить ее? Да эту красавицу! Как же можно, Федор…

— Не совета прошу! — оборвал причитания хозяин. — Сказал же — заплачу! Нужен будет совет — к умному пойду, а не к тебе. Свет застит только. Другую вырастишь, беда-то. Может, к тому времени я сдохну, мешать вам перестану. Ну, сделаешь?

Гость поник, опустил плечи, втянул худые руки в широкие рукава, отвел глаза, будто стыдясь себя, и кивнул:

— Сделаю. Завтра до обеда жди. Вырежем, как и не было, и пень выберем завтра же, да только знаешь, Федор, не дело это, ох не дело. Спросил бы сначала, поговорили бы, подумали. Что ж ты сразу, горячей рукой-то…

— Спросил бы? — вдруг взревел старик и шагнул к съежившемуся человечку. — А меня вы спросили, а?! Черта с два! Ну, Леша, скажи мне, что ты спросил у меня тогда? Может, вспомнишь? А я так помню! Про армию ты у меня тогда спрашивал, а про планы мои — спросил? Про то, хотел ли я вековать здесь, ты спросил? Думаешь, я забыл, что глохнуть стали машины под моими руками как раз после того разговора? Думаешь, я не знаю, чьих лап это дело? Спроси-ить! Много ты меня наспрашивал, в угол загоняя! «Пропадем без тебя, погибнем, умрет лес, заглохнет река, иссякнет поле!» Я ж на механика шел учиться, я ж мечтал инженером, мечтал самолеты собирать, а ты что сделал? Спроси-ить!

Старик наступал на гостя, а тот пятился, не оглядываясь, не оправдываясь, лишь все больше вжимаясь в пиджак, совсем теряясь в его тяжелом вороте. Упершись в столб крыльца спиной, он замер, как заяц, схваченный за уши свирепым охотником. Старик навис над ним, злобно выдохнул:

— Спросить его!

Зашуршало вокруг настороженно, тревожно потянулись к людям ветки сирени, старик откинул их резким движением руки.

— Я спрашивал! «Дядя Леша, когда меня в город отпустите?» Спрашивал, все на дорогу глядел, все дни считал, когда позволит дядя Леша уйти. И где я теперь? И где ты? И где тот мальчишка, что придет мне на смену? Тоже песни ему про нужду мурлыкать в уши будешь? Нежить и есть, черти бы тебя… Ненавижу вас: и тебя, и реку, и поле — всех! Провалитесь вы!

Захрустели в пальцах зеленые ветки, охнул-взвизгнул гость, вцепляясь в тяжелую руку старика. Зарычав, тот развернулся и приложил мужчину спиной о столб.

— Фе-др, — вылетело с коротким всхлипом из щуплой груди, — что мне было делать, что-о? Сам знаешь! А ты один такой! А ведь еще можно… — Человечек потянулся к старику, перебирая длинными пальчиками по руке, прижавшей его к столбу, зашептал скороговоркой: — Не поздно, я ведуном тебя сделаю. Немного в тебе открыть осталось. Федор, соглашайся! Федор, я тебе лес отдам, кусок тот, что за рекой… Ты же царем тут станешь, Федор…

— Царство твое — гнилье да болота. Пшел отсюда! — рявкнул старик и толкнул гостя в куст сирени.

Всхлип боли, короткое вяканье, стук калитки — и во дворе повисла мутная тишина, какая бывает после семейной ссоры. Тяжело прошагав по крыльцу, хозяин вошел в дом и запер дверь.

Ни в одном окне в эту ночь не было ни проблеска света.

— Кха-ар-р!

Утро старик встречал на крыльце, с дымящейся кружкой чая в руках. Рассветные лучи бойко разгоняли ночной сумрак, торопя день, и на фоне светлеющего неба четко вырисовывался силуэт молодой сосны, в ветвях которой опять прятался ворон. Но сегодня старика он не раздражал, даже наоборот — каждый хриплый «карр» вызывал довольную усмешку на сухих губах: человек считал последние часы перед освобождением. Вспрыгнула на перила крыльца кошка, мазнула боком по плечу старика и устроилась рядом умываться.

За забором загудела машина, фыркнула, затихла. Послышались мужские голоса, тягучие, ленивые. Загрохотало железо, хлопнула дверца багажника.

— Хозяин! — закричали с улицы. — Спишь, что ли? Степаныч, зарос ты тут совсем кустами, давай мы тебе все выпилим, хоть на мир взглянешь! Да и мы тебя увидим, чудо-юдо такое… Да где он, не помер часом?