Клэр Элиза Бартлетт - Мы правим ночью [litres]

Когда мама протерла лицо Лайфы влажным полотенцем и переодела ее в ночную рубашечку, Ревна стащила форму, взяла к себе сестренку и легла. Вверх по ноге по-прежнему змеились полосы боли. Ее протезы ударились о стену с утомительным, пугающим грохотом. Она сосредоточилась на дыхании сестры, пытаясь попасть с ней в ритм по мере того, как оно становилось все размереннее.

Мама тоже обтерла лицо влажным полотенцем и скользнула в кровать по другую сторону от Лайфы. Обычно она спала наверху, в постели, которую делила с папой, пока его не забрали. Но сегодня она легла с дочерьми, придвинула к себе Лайфу поближе и погладила волосы Ревны на затылке.

– Что случилось? – спросила мама.

– По дороге на нас сбросили бомбы… – осторожным шепотом принялась рассказывать свою историю Ревна, давясь словами от стыда.

Какой же она оказалась трусихой! Ну почему она подумала сначала об Узоре и только потом о семье? Что с ними будет, когда ее объявят изменницей? Однако Ревна обязана была сказать правду. Если ее арестуют, мама должна знать за что.

После того, как они чудом остались живы, скаровец проводил ее до двери дома и поспешно ушел, на прощанье сказав:

– Никуда не отлучайся.

Ревна ничего не понимала. Может, он ждал, когда появятся остальные члены ее семьи, чтобы арестовать всех вместе?

– Бедная ты моя, – сказала мама, когда она закончила.

Они с папой ругали Ревну за попытки использовать Узор, настаивая, чтобы она училась обращаться с искрами, единственной законной в Союзе магией. Однако забыть Узор она не смогла и по-прежнему пользовалась им, когда никто не видел. Научилась скользить по его нитям над землей, а однажды даже взлетела до второго этажа, где спали мама с папой. Но Узор таил в себе угрозу, и из любви к Союзу она себя останавливала.

– Прости, – сказала Ревна.

Ей следовало держать себя в руках, особенно сейчас, после ареста папы. И не надо было продолжать упражняться с Узором, даже понемногу и втайне ото всех. Сейчас, вероятно, ее уже не было бы в живых, но маму по причине траура хотя бы отпустили бы с работы на пару дней.

– Когда закрыли бункер, я так испугалась, что ты…

Мама сильнее прижала ладонь к затылку Ревны.

– Ладно, все хорошо, – произнесла она, придвигаясь ближе.

Нет, все было совсем не хорошо, все было хуже некуда, и они обе это знали, но что еще она могла сказать?

– А миссис Ачкева все ныла по поводу своей собаки, которую ей запретили взять с собой в убежище. Будто у нас там хватит воздуха для всех божьих тварей на земле…

– Мама, – тихо предостерегла ее Ревна.

– Да знаю я, знаю, – сказала мама, слегка шлепнув ее по руке.

Раньше она была религиозной и каждую неделю ходила в храм. Теперь больше не молилась, но упоминала бога чаще, чем стоило хорошей гражданке Союза.

– Но тебя с нами не было, и не только тебя, а эту женщину беспокоил только ее несчастный пес…

Она вздохнула.

Из груди Ревны тоже вырвался вздох. Им было уютно лежать в постели втроем. Ей очень хотелось испытать облегчение от того, что им удалось пережить налет, но она в это до конца не верила.

– Утром я напишу папе письмо, – сказала мама, – если хочешь, можешь добавить в него пару строк.

Ревна ничего не ответила. Ком у нее в горле разросся до запредельных размеров. Конечно, она хотела черкнуть папе пару слов. Ему самому писать не разрешалось, но они могли посылать ему письма, из которых наверняка многое вычеркивал какой-нибудь скучающий офицер из Контрразведывательного департамента на тюремном острове.

– Знаешь, а ведь он бы тобой гордился.

Ревна издала тихий звук – то ли смешок, то ли фырканье, то ли всхлип.

– Потому что я нарушила закон?

К кончику ее носа скользнула слеза.

– Потому что спасла человеку жизнь, – ответила мама.

– Даже если этот человек скаровец?

Мама смахнула большим пальцем слезы.

– В этом случае – особенно. Непросто заставить себя спасти того, кого ненавидишь.

Она задышала ровнее, и не успела Ревна придумать подходящий ответ, как мама уже спала.

К предрассудкам и бесполезным традициям Союз относился неодобрительно, но Ревна выросла среди подобных суеверий, а одно из них даже относилось непосредственно к ней самой. Она считала себя проклятием. И думала, что из-за нее проклята вся их семья. Каждый раз, когда в ее жизни происходило что-то хорошее, с близкими неизменно случалась беда. Когда папа воспользовался заводскими отходами производства, чтобы сделать ей новые протезы, она стала ходить даже быстрее, чем до того несчастного случая. А потом его арестовали. Если же у нее на заводе выпадал хороший день, мама с Лайфой приходили домой в слезах. А сегодня она пережила на улице налет, но ее поймали на использовании запрещенного Узора, и маму теперь все заклеймят как женщину, у которой в семье сразу два предателя.

Ревна думала, что не сможет уснуть, но водоворот ужасных мыслей все же сменился сновидениями, в которых мелькали пыль и серебристые шинели, и когда в дверь, наконец, постучали, сквозь плотные шторы светомаскировки уже пробивался свет. Мама проснулась, с тревогой посмотрела на нее, пригладила ладонью волосы и пошла открывать. Что-то прошептала тому, кто стоял на пороге, закрыла дверь и отдернула шторы. В комнату хлынул свет; Лайфа что-то пробормотала в полусне и глубже зарылась под одеяло. Ревна села.

– В чем дело? – спросила она хриплым со сна голосом.

Мама взяла свою форму и поскребла оранжевое пятно размером с ладонь.

– Заводы не остановились, – сказала она, – и если сегодня мы выйдем на работу, нам заплатят сверхурочные.

Она была поваром на одном из тамминских предприятий по производству взрывчатки и каждый вечер приносила с собой домой запах капусты и чеснока.

Ревна прислонилась спиной к передней спинке кровати и взяла на руки закутанную в одеяльце Лайфу.

– Эльды их не разгромили?

– Ни одного.

Мама положила в печку поленце и взяла почерневший чайник.

– Так что их Драконы дали маху.

Ревна вспомнила рушившиеся вокруг здания и дым, который поднимался над ними призрачной стеной, возвещая, что пришел конец ее жизни. Она уложила Лайфу обратно в постель и бросилась к краю кровати за своими ногами.

Мама стояла, склонившись над разгоравшимся в печке пламенем; услышав шум, она подняла глаза.

– Что ты делаешь?

– Если заводы не остановились, то мне тоже выплатят сверхурочные, – сказала Ревна.

– Ну уж нет, – замахнулась на нее чайником мама, – тебе не нужно привлекать к себе внимание. Каким бы чудом ты вчера ни спаслась, у меня нет никакого желания рисковать.

Чудо, проклятие . Она знала, что мама не захочет ничего такого слышать, поэтому лишь подняла с пола свою форму и сказала: