Федор Чешко - Ржавое зарево [litres]

Наконец мечникова жена (покамест единственная, а там – коли выйдет удача подуправиться со ржавыми – поглядим) проворчала, брезгливо косясь на изнывающую от нетерпенья девчонку:

– Ладно уж, можешь… А то как бы задишко твой вертлявый до костей не истерся.

– Лучше задишко иметь, чем как у тебя – скоро ни в одни двери не пропихается! – возмущенно фыркнула Мысь, разом утратив всяческую почтительность к своему старшему уподобию.

– Да будет вам! – Кудеслав ладонью прихлопнул рот вскинувшейся Векше. – Нашли чем мериться…

– А чего эта… – начала было Мысь, но вятичев подзатыльник вынудил замолчать и ее.

– Будет вам, я сказал! Вот же одарили боги да Навьи… Тут и с одной-то справляться – ворогу не пожелаешь, а уж с двумя…

Он хотел еще добавить к своему недавнему "нашли чем мериться", что, строго говоря, мериться обеим в общем-то нечем – хотел, но поостерегся.

Вновь помолчали.

Векша о чем-то думала, посапывая и напряженно шевеля губами.

Мысь выворачивала шею, старательно не глядя ни на Мечника, ни на его покамест единственную жену – дулась. Впрочем, век девчонкиной обиды оказался коротким. До обид ли, когда от необоримого любопытства без малого светится кончик вздернутого короткого носа?!

Настороженно косясь на Векшу девчонка придвинулась вплотную к вятичу и не прошептала даже, а выдохнула чуть слышно:

– А что за прозванье такое – "Чекан"?

И тут же, углядев краешком глаза, что Векша все равно слышит и явно не одобряет, поддельное горютино чадо поторопилось отпрянуть да обернуться:

– Уж будь милостива, извини, – и голос, и лицо Мыси преисполнились истового подобострастия (оч-чень подозрительно истового). – Я так просто ляпнула, не по правде. Пролезет он у тебя в двери. Разве только попадутся какие-нибудь уж очень узкие…

Векша неожиданно расхохоталась.

– Ты чего? – озадаченно спросило совместное творение Жеженя да Борисветовых колдунов.

– Ничего, – Мечникова жена успокоилась, вытерла рукавом глаза и вдруг снова прыснула:

– Ох же ж и дурехой я была в твои годы!

– В ТВОИ годы, – буркнула Мысь, отворачиваясь.

– Угомонились? – Кудеслав снова принялся подкармливать костерок. – По мне, так обе вы… Что нынешняя, что тогдашняя – и по годам-то разница невеликая, а уж по уму как бы даже не еще меньше. – Он вздохнул, пощипал бородку. – А чекан – это оружье такое. Вроде вон молотка жеженева (верней, чарусиного), только… Ну, то объяснять долго. Да и некстати.

– Выходит, и в той жизни будет у тебя воинское прозвание, – задумчиво проговорила Векша.

– Да.

Да уж… И в этой, и в привидевшейся нынче, и в той, завершенье которой показывал тебе четвероединый волхв… Веселые же, однако, судьбы уготованы твоей душе, Кудеслав Мечник или как тебя там… Веселые да счастливые…

– А эта… – Мысь беспомощно пошевелила губами, – ну, та… которую умучили… Она красивая была? То есть будет.

Вятич лишь неопределенно дернул плечом.

– Может, ею станет которая-то из нас? – спросила Векша (непонятно как-то спросила: то ли опасливо, то ли с потаенной надеждой).

Мечник снова дернул плечом.

– Значит, нет, – Векша вздохнула. – В твоем видении не было нас, в нашем – тебя… Жалко.

– Старец Корочун говорил, будто встретившиеся в одной жизни никогда не встречаются друг с другом в иных, – сказал Мечник, глядя в огонь.

– Но я с Мыськой встретилась же!

– Вы с нею вроде как одно…

– А с тобой? – Векша заглянула ему в глаза. – С тобой мы разве не…

Кудеслав молча обхватил ее за плечи, притиснул к себе. Мысь громко да обиженно засопела, и подлинная Горютина дочь, вздохнув, поскреблась в Мечникову бронную грудь:

– Ладно уж, и ее приласкай. А то заплачет.

Вятич не глядя чиркнул ладонью по Мысиной голове. Движение получилось торопливым, неловким и до безобразия похожим на подзатыльник, но девчонка тихонько заурчала от удовольствия.

– Корочун… – Мечник поперхнулся, обнаружив, что имя мудрого хранильника почему-то сделалось неприятным – оно словно залипало в гортани, вызывая чуть ли не тошноту. – Он говорил, будто даже если нынесущие встретятся в одной из грядущих жизней, то попросту не узнают…

– Но я да Мыська ведь узнали друг дружку! – обиженно перебила Векша.

– Это вовсе другое. Вы нынешние узнали себя в тогдашних… тамошних… Кор… Ну, этот, научатель твой – он сказал…

– Тебя-то нынешнего я тоже знаю! – фыркнуло горютино чадо. – И ты знаешь нынешнюю меня. Так что нет нас друг у друга в грядущей жизни, и весь сказ на том. А с чего… – она запнулась и вроде как сглотнула что-то, застрявшее в горле, – чего Коро… ой… Ко-ро-чун… фу… вел с тобой такие беседы?

Кудеслав прикинулся, будто либо не расслышал вопроса, либо не понял, что это вопрос. Не хотелось вятичу затеваться с новым пространным рассказом. Душа не лежала. Муторно было ей, вятичевой душе. Не от того муторно, что тревожно, а как раз от того, что тревога, пробудившаяся вместе с самим Кудеславом, как-то незаметно исчезла.

Сгинула.

Иссякла.

Все было неправильно.

Беспечность спутников была неправильной, потому что оказалась она слишком уж чрезмерной.

Ленивая расслабленность самого Мечника была неправильной, потому что… Потому что ее просто не могло быть. После давешних таких правдоподобных и таких тревожных подозрений спокойнехонько сидеть да разглагольствовать леший знает о чем?! Пускай день потерян; пускай даже случилось это и не по твоей вине – все равно, нужно было хоть место привала сменить, нужно было хоть что-нибудь делать…

Делать…

Тупая неуклюжая боль раздраженно заворочалась в затылке, спугивая досадные мысли. Вот еще напасть… С пересыпу, что ли? Или наоборот – дает себя знать мучительная усталость последних дней? Как бы то ни было, а все-таки хорошо получить целый день отдыха. Вот и угомонись, пользуйся негаданным подарком судьбы, чтобы восстановить подорванные силы – они еще, небось, пригодятся…

Боль немного поворочалась, повозилась, словно бы устраиваясь поудобнее, да и заснула. Именно заснула, не сгинула. Лишнего движения… да что там – даже какой-нибудь излишне беспокойной мысли вполне может оказаться достаточно, чтобы спугнуть эту настороженную чуткую дрему. И потревоженная хворость куда как жестоко выместит на побудчике свое раздражение.

Вот и не беспокой, не озляй.

Угомонись.

Уютно потрескивало в костре; клонящийся к закату Хорсов усталый лик превращал палую листву в ярое золото да червонную медь; луговая даль истаивала красноватым туманным маревом…

– Я вот думаю… – внезапно проговорила Мысь, глядя на полупрозрачный костровой дым (в полнейшем безветрии тот возносился к небу отвесно и плавно). – Думаю, думаю…