Серг Усов - Имперский граф

Гнус не стал ничего говорить. Вскочил и молча ударил вторую половину своей банды ногой в бедро.

Вскрикнув от боли и обиженно посмотрев на своего главаря, Собик медленно пополз по когда-то засыпанной пологой лестнице, вдоль которой они прорыли лаз, укрепив его палками. Малыш Гнус, хотя теперь никто не имел права называть его Малышом, он отказался от первой части своей клички, теперь считал себя главарём банды, пусть даже пока в банде их было всего двое.

— Ну что там? — спросил он вернувшегося с вылазки Собика.

— Стоят всё также. Их там даже теперь четверо. Видимо, смена, чё, — шмыгнул носом тот. — Может, рискнём ночью, а?

— Придётся.

Гнусу тоже надоело уже тут торчать. К тому же его запасы еды, которые, в отличие от напарника, он не стал жрать в один приём, всё же подходили к концу, а уподобляться Собику и ловить крыс он не собирался. Впрочем, в этом полузасыпанном подвале ему было гораздо лучше, чем в подвале у Кастета, где он вместе с Тупицей, этой здоровенной отбитой идиоткой, провёл больше декады. В этом подвале, где он укрывался сейчас, его хоть не били. Даже наоборот, он теперь бил. На правах более сильного. Более сильного не телом, тут как раз Собик мог бы ему и навалять, а характером, позволившим Гнусу подчинить себе более рослого парня.

— Слышь, Гнус, а нас твои бывшие главари не найдут? — спросил его мучающийся от безделья напарник. — Не по понятиям, кажись, мы свою банду создали.

— Заткнись, трус. Мы больше никому ничего не должны отстёгивать. Мы теперь сами скоро начнём пацанам свои условия ставить, — обдал презрением своего товарища Гнус. — А найти нас мои бывшие паханы не смогут. Нет их больше.

Малыш тихо и довольно засмеялся, вспомнив, как ходил на казни своих бывших наставников и хозяев. Это было очень увлекательно смотреть, как корчились и орали от боли те, кто раньше часто бил его и отбирал всё, честно им украденное. Как смешно дёргали они ногами и облегчали кишечник и мочевой пузырь, когда эти дёрганья затихали. А ещё, наслаждаясь видом казней вместе с толпами горожан, рабов и даже приехавших из соседних деревень невыкупившихся до сих пор сервов, Гнус не забывал и о своей работе, ловко в давке подрезая кошельки у ротозеев. Тот день был, наверное, самым счастливым и удачливым в его жизни. Тогда он поднял больше восьми рублей, если сложить вместе всё содержимое срезанных им кошельков. В основном в них были медные солигры и тугрики, которые он и прикопал здесь в подвале. Но было и три рублёвые и одна лигровая серебрянные монеты. Их он закопал за городом, недалеко от хутора, которым когда-то, до жёлтого мора, убившего его родителей и двух сестёр, владела его семья.

— Я слышал, что тех паханов нет, но другие появились, — жуя сырое жёсткое мясо сказал Собик, — они…

— Плевать на них. Понял? Я твой пахан, и всё. А надо мной больше не будет никого.

Гнусу, как и его единственному соратнику, ещё не исполнилось и семнадцати лет. Но он считал, что больше не нуждается ни в наставниках, ни в начальниках, ни в хозяевах. Идти куда-то работать или кому-то служить он не хотел категорически. До чего доводит работа, он видел на примере своих родителей и тётки. Его родители, свободные поселяне-арендаторы, выращивали скот и птиц, которых поставляли в замок Пален. Туда же они продавали молоко, масло, сметану и сыр, которые производили сами. И при этом еле сводили концы с концами. Барон Пален, не нынешний, а ещё бывший, постоянно поднимал арендную плату за землю, пользуясь тем, что бросить с таким трудом построенные дома, амбары, сараи и налаженное хозяйство арендаторы не решались, а баронский управляющий, тоже бывший, всё время норовил обмануть в рассчётах и задержать оплату.

Когда родители и сёстры умерли от жёлтого мора, оказалось, что за хозяйством числится огромный долг. Поэтому всё имущество родителей забрал себе барон. Самого Гнуса, тогда ещё шестилетнего мальчишку Ковика, не обратили в рабство только благодаря тётке, работавшей в замке Пален птичницей, которая как-то уговорила управляющего и тот перессчитал сумму долга, уменьшив его до стоимости хутора. В замке Пален, куда тётка его пристроила, Гнус не прижился. В возрасте одиннадцати лет он сбежал в Неров с труппой циркачей, где и прибился к одной из банд.

Из подвала Кастета, куда он загремел по собственной неосторожности, его спасло только чудо. Иначе пришлось бы ему стать кормом для крыс в одной из помойных куч возле Вонючки. Этим чудом, спасшим от смерти его и сидевшую в соседней клетке Тупицу, оказались волки, накрывшие хазу Кастета и повязавшие в тот день всю банду, включая приехавших с дурманом посланцев Большого Пахана и помогавших им продажных псов. Волками пацаны называли людей из непонятной, а потому и вдвойне страшной службы полковника Нечая. Слава Семи, что волки почти не пересекались с правильными пацанами. Но если всё же пересекались, то это был однозначно ужасный конец для тех обитателей подворотен и грязных улочек, кто оказывался на их пути.

Гнуса от участи остальных членов банды спасло то, что поначалу должно было его погубить — нахождение в клетке в качестве пленника Кастета. Его сразу же выпустили, даже не удосужившись хотя бы допросить. Более того, вошедшая с волками странная молодая девушка, по виду работница одной из графских фабрик, оказалась магиней и излечила и его, и Тупицу. Воспользовавшись тем, что никому особо не было до него дела, он ловко улизнул из злосчастного кабака.

Гнус к тому времени уже не раз слышал смутные истории о том, что в Промзоне иногда появляются переодетыми не только волки Нечая, но и он сам, и даже виконтесса, хозяйка этих земель. Правда, в эти слухи он тогда не верил. Не верил, пока не испытал на себе мощь магии виконтессы, моментально излечившей все полученные им побои, и не увидел, как Тупица на его глазах превратилась из окровавленной мясной туши в молодую здоровую женщину.

Всех благородных Гнус ненавидел. И дело было не только в бывшем бароне Палене. Он насмотрелся на благородных, как владетельных, так и безземельных, в Нерове и Гудмине. Все они были заносчивыми, жестокими мразями, живущими по законам гораздо худшим, как он считал, чем законы банд. Поэтому к излечившей его виконтессе он не хотел испытывать никакой признательности. Впрочем, видимо это у него не до конца получилось, потому что при мыслях о ней его не охватывало чувство злости, как при мыслях о любых других благородных.

— Гнус, ты уснул, что ли?

Голос Собика вывел его из дрёмы.

— Угу, похоже на то, — ответил Гнус. — Долго я так?

— Да я сам… слышь, а ведь уже, может, и вечер, а? — неуверенно сказал Собик. — Слазить, посмотреть?

— Сиди. Я посмотрю.

Главарь банды из двух воров пополз по тоннелю к деревянному люку.