Виктория Шваб - Туннель из костей [litres]

Джейкоб тяжело дышит.

– Вот и все.

Три коротких слова.

Разница между жизнью и смертью. У меня голова идет кругом. Не знаю, что сказать, но что-то сказать нужно. И я понимаю, что нельзя отделаться простым «мне так жаль».

Я знаю только Джейкоба-призрака. Я узнала его, только когда он появился в моей личной истории. А о том, что у него была и своя история, я как-то не задумывалась. Но она была – целая жизнь, хотя и короткая, пока наши истории не переплелись. Пока Джейкоб не стал моим лучшим другом.

А сейчас он как будто вырос, стал осязаемым. Живым.

– Ты когда-нибудь пытался вернуться к ним? – шепчу я.

– Хочешь знать, являлся ли я своей семье? – спрашивает Джейкоб, скрипнув зубами. – Нет. Я… не смог. Сначала… у меня не получалось покинуть реку.

Конечно. Это же была его Вуаль.

– А потом, после того как я встретил тебя и смог уйти, я… Наверное, я просто боялся увидеть, как они живут без меня. Боялся, что это будет слишком больно. Что я застряну там. Как в этом Зеркале Еналог.

Я невольно хихикаю.

– Еиналеж.

Это зеркало в «Гарри Поттере» показывало людям их самые сокровенные желания. Но Дамблдор предупредил Гарри, что перед этим зеркалом можно застрять навсегда и лишиться всех сил.

Джейкоб тоже негромко смеется.

– Ага. Типа того, – он опускает глаза. – Надо мне все-таки прочитать эти книги.

– Обязательно.

И мы оба надолго замолкаем.

Я не знаю, что сказать Джейкобу. Как грустно, что я не была с ним знакома раньше. Как здорово, что мы знакомы теперь. Что он поделился со мной своей историей, своим прошлым, своей правдой, всем, из чего состоит настоящий Джейкоб. Неважно, что случится дальше, я не забуду и ему не дам забыть, кто он и кем он был. И как много он значит для меня.

Я прислоняюсь к нему. Наконец, между нашими плечами больше не остается воздуха, и я чувствую небольшое сопротивление его тела, но это меня больше не пугает.

Тебя зовут Джейкоб Эллис Хейл , – думаю я. – Ты родился в Стретчклайде, штат Нью-Йорк. Два с половиной года назад ты нырнул в реку, а в прошлом году вытащил оттуда меня .

Ты мой лучший друг.

В жизни. В смерти.

И во всем, что между ними .

В гостинице нас дожидается Полин, сидя на бархатном диване рядом с нашим багажом и переноской Мрака.

Увидев нас, она встает – как всегда, элегантная в белом костюме и темных туфлях на каблуках. Мне она протягивает небольшой конверт. Мои фотографии, отпечатанные ее отцом.

– Месье Дешан передает тебе привет, – говорит она. – Он сказал, что у тебя интересный, необычный взгляд. И что ты, наверное, прибегла к какой-то хитрости, чтобы получить такой эффект.

Я прижимаю конверт к груди. Я ведь даже не знаю, действует ли еще моя камера… Вдруг вся ее магия была заключена в одной детали – например, в линзе, которую я разбила. Но может быть, она особенная потому, что моя?

Есть только один способ проверить.

Пока родители выносят вещи, я просматриваю фотографии.

Среди обычных снимков я вижу маму и папу в Тюильри в наш первый вечер – где-то вдали шумит ярмарка, огни немного расплываются, и похожи на пламя пожара. На следующей фотографии родители стоят на узкой улочке, восхищенно рассматривают витрину, полную тех самых пирожных, «макарон». Вот операторы устанавливают аппаратуру на Пер-Лашез; вот мама на скамейке, раскинув руки, рассказывает истории Люксембургского сада. А вот Опера, декорации на сцене перед тем, как они начали падать. Фотография Адель с белой палочкой от леденца, по дороге к Собору Парижской Богоматери. И, конечно же, наш первый поход в катакомбы: пустая галерея, ведущая к оссуарию, а потом бесконечные туннели из костей.

Я довольна, получилось именно то, что просили родители: репортаж о том, как снималось их шоу.

Но необычные кадры, те, которые я снимала по ту сторону Вуали – это нечто. И даже больше. Я боялась, что новая линза объектива не будет там работать, но теперь вижу: магия моей камеры явно заключена не в одной детали.

Четкость изображения даже улучшилась.

Тюильри, катакомбы, кладбище Пер-Лашез. Они здесь тусклые, в призрачных тенях, изображения неяркие, недодержанные, но все видно. Дворец – виден только белый силуэт в охватившем его пламени. Туннели – слабо светит фонарь в темноте, пустыми глазницами смотрит череп…

Есть и еще одна серия снимков, их я сделала из своего окна в гостиничном номере, когда внизу на улице появился Тома. Я хорошо помню, как он стоял, подняв на меня красные глаза. На фото улица пуста, на тротуаре еле заметен только призрак призрачного призрака, тень тени, настолько слабой, что если не знать, что там стоит Тома, то ничего и не увидишь.

А дальше фотография с Джейкобом, когда он сидел на плече разбитого ангела на кладбище Пер-Лашез. Сама статуя на черно-белом снимке очень выразительна, но воздух над ее плечом никак не назовешь пустым. Нет, он идет волнами, вьется, как дымок от свечи. Что-то неуловимое, будто картинка, остающаяся на сетчатке после яркой вспышки, которую видишь, когда закрываешь глаза, видно в ветвях между надгробной плитой и небом.

Это неуловимое пятно напоминает мальчика, подтянувшего колено к груди, лицо смазано, потому что как раз в этот момент он решил отвернуться.

Джейкоб получился четче, чем раньше.

Он подходит ко мне, и я убираю фотографии в папку, пока он не увидел. Полин тоже подбегает и целует меня в каждую щеку.

– Рада была познакомиться, Кэссиди.

– Ну, Полин, – спрашивает папа, – удалось ли нам вас убедить?

Она смотрит на меня и сдержанно улыбается.

– Возможно, – говорит она. – Признаю, в этом мире есть нечто большее, чем можно увидеть глазами.

Мы собираем вещи, прощаемся с отелем «Валёр» (и со служащей у стойки, которая, кажется, особенно рада нашему отъезду) и выходим на улицу, под парижское небо.

Пока мы идем к метро, я невольно поглядываю вниз на тротуар и вспоминаю, сколько историй, сколько тайн погребено у нас под ногами.

– Если бы вас попросили описать Париж одним словом, – говорит мама, – какое бы вы выбрали?

Папа раздумывает, потом говорит:

– Ошеломительный.

– Зачарованный, – предлагает мама.

– Призрачный, – негромко добавляет Джейкоб.

Я думаю дольше всех, но под конец нахожу правильное слово.

– Незабываемый.

Пока мы ждем поезд, который отвезет нас в аэропорт, Джейкоб бродит по платформе. Я вижу, как он развлекается, пытаясь толкнуть воздушный шарик, проводит рукой сквозь усилитель уличного музыканта, пока тот, прислонившись к колонке, бренчит на гитаре. Мой друг заметно повеселел, поделившись со мной своей историей. Ему явно стало легче. Немного тяжелее стало мне, но это неважно. Ведь так и устроена дружба: мы учимся разделять тяготы друг друга.