Синтия Хэнд - Священная [litres]

Эта мысль приводит меня в ужас. И в очередной раз скорбь исчезает до появления мамы. Без следа. Словно это все происходило лишь в моей голове.

Несколько дней спустя на одном из заседаний Клуба Ангелов Джеффри показывает нам, что умеет сгибать четвертак пополам одними лишь пальцами. И конечно же, мы все решаем повторить этот трюк. Первой берусь я, и, к разочарованию брата, у меня все прекрасно получается. Но вот у Анджелы ничего не выходит, хотя она и старается так, что ее лицо приобретает фиолетовый оттенок, и мне начинает казаться, что она сейчас грохнется в обморок. Да и у Кристиана тоже.

– Видимо, это не мое, – говорит он. – Но это довольно забавно.

– Может, это наследственное умение? – предположила Анджела. – Что-то, что досталось лишь вам с Джеффом.

Брат фыркает.

– Ну да, ген по сгибанию четвертаков.

«Что хорошего в умении сгибать четвертаки? Чем мне это поможет?» – думаю я. И вдруг у меня на глазах выступают слезы. Без всякой на то причины. Просто бам… и ты начинаешь реветь.

– В чем дело? – тут же спрашивает Кристиан.

– Скорбь, – всхлипываю я.

Мы тут же звоним маме. Анжела вся трясется из-за происходящего, потому что мы находимся в «Розовой подвязке», где она и живет, и нет ничего ужаснее, чем лишиться чувства безопасности у себя дома. Мама появляется минут через десять. Она запыхалась, но в этот раз не выглядит обеспокоенной. Скорее уставшей.

– Все еще ощущаешь скорбь? – спрашивает она.

– Нет.

Сейчас я чувствую себя невероятно глупо.

– Может, все дело в твоей эмпатии, – говорит Анджела, пока провожает до дверей театра. – И ты просто улавливаешь чувства людей вокруг, которым вдруг стало грустно.

Да, наверное, так и есть.

Но у мамы, оказывается, другая теория. И я узнаю ее в тот же вечер, когда она заходит ко мне в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. За окном крупными хлопьями продолжает идти снег, который не успокаивался с того вечера, когда вернулся Мидас. И ночью, судя по всему, будет холодно.

– Прости, что все время, ну знаешь, кричу «волк», – говорю я маме.

– Все нормально, – успокаивает она, но на ее лице явно отражается напряжение, которое вычерчивает новые морщины.

– Кажется, ты не очень обеспокоена происходящим, – замечаю я. – Почему?

– Я уже тебе говорила: не думаю, что Сэм придет за нами так скоро.

– Но я действительно чувствую скорбь. По крайней мере, именно так в те моменты это ощущается. Неужели это ничего не значит?

– Значит. – Она вздыхает. – Но не факт, что ты чувствуешь печаль именно Чернокрылого.

– А чью тогда?

– Она может быть твоей, – говорит мама, и в ее взгляде видится привычное разочарование.

На секунду мне кажется, будто из комнаты пропал весь воздух.

– Моей?

– Чернокрылые чувствуют скорбь, потому что пошли против своей сути. И то же самое происходит с нами, если мы не исполняем предназначения.

Я в ступоре. Серьезно, у меня просто нет слов.

– Только Чернокрылые ощущают это намного сильнее, – продолжает она. – Они предали Бога, и это причиняет им невероятную боль.

«Я никогда не смогу вернуться, – вот что Семъйяза думал в тот день. – Я никогда не смогу вернуться».

– Наша же скорбь чуть более изощренная и эпизодичная, – говорит она. Но такое случается.

– То есть ты считаешь, что я чувствую скорбь лишь потому, что мне… мне не удалось выполнить предназначение? – через минуту спрашиваю я.

– О чем ты думаешь в те мгновения, когда это происходит? – интересуется она.

Мне следует рассказать ей о своем сне. О кладбище. Обо всем. Но слова застревают у меня в горле.

– Не помню.

И это правда. Я не помню, о чем думала в те конкретные мгновения, но, скорее всего, это было связано с Такером, моим сном и тем, как помешать ему сбыться.

Я сопротивлялась предназначению.

То есть шла против своей сути.

Значит, это действительно моя скорбь.

Когда я на следующее утро выглядываю в окно, то обнаруживаю там полметра снега. Наш двор сейчас напоминает зимнюю страну чудес, которая укутана уютным пуховым одеялом. Но так уж заведено в Вайоминге. За один день лето сменяет осень, и деревья вмиг окрашиваются в красные цвета, белки начинают носиться по лесу, закапывая желуди, а в воздухе повисает легкая дымка от каминов в домах. А затем за одну ночь наступает зима. Белая и безмолвная. И становится чертовски холодно.

Мама на кухне жарит бекон. При виде меня на ее лице появляется улыбка.

– Присаживайся, – говорит она. – Я только что приготовила тебе завтрак.

– Ты такая веселая, – отмечаю я, что кажется мне несколько странным, особенно учитывая наш вчерашний разговор.

– А почему нет? Сегодня прекрасный день.

Я захожу на кухню и вижу Джеффри, сидящего за стойкой с таким же полусонным видом, как у меня.

– Она просто сумасшедшая, – как ни в чем не бывало говорит он, когда я усаживаюсь рядом.

– Я вижу.

– Она объявила, что мы сегодня идем в поход.

Я поворачиваюсь и смотрю на маму, которая переворачивает блины и, черт возьми, насвистывает.

– Мам? – зову я. – Ты не заметила, что за окном идет снег?

– Подумаешь, небольшой снежок, – отмахивается она, посмотрев на меня сияющими глазами.

– Я же сказал, она сумасшедшая, – вставляет Джеффри.

Как только мы заканчиваем завтракать, мама поворачивается к нам с решимостью директора круизного судна, готового устроить незабываемый день пассажирам.

– Клара, помой, пожалуйста, посуду. А ты, Джеффри, загрузи вещи в машину. Мне нужно закончить кое-какие дела, и мы можем ехать. Давайте постараемся собраться к десяти. Нам еще несколько часов идти до нужного места.

– Но, мама, я не могу отправиться в поход на все выходные, – хнычу я.

– Потому что хочешь остаться дома и по вечерам пробираться к Такеру?

– Попалась, – смеется Джеффри.

Кажется, мои ночные вылазки оказались не такими уж и тайными.

– Чур, я спереди! – восклицает брат, и на этом наш завтрак заканчивается.

К десяти часам мы успеваем принять душ, одеться и загрузиться в машину, где тут же врубаем печку на полную мощность. Мама передает мне термос с горячим какао. У нее все еще до безумного отличное настроение. Она включает режим бездорожья и дворники, чтобы очистить лобовое стекло от снега, а затем, подпевая радио, выруливает на шоссе в Джексон. И едет до «Розовой подвязки».

– Клара, твой выход, – с озорной улыбкой говорит она.

Я в замешательстве смотрю на нее.

– Сходи за Анджелой. Скажи ей, чтобы собрала вещи на выходные.

– Она в курсе? – спрашиваю я. – Знает, что мы собираемся в безумный поход, несмотря на снег?

Мамина улыбка становится шире.

– На этот раз Анджела ничего не знает. Но у меня такое чувство, что она не откажется от поездки.