Игорь Мельн - Кладбище забытых талантов

Вначале Александр Геннадиевич повел юношу через коридор в другой кабинет. Наглая женщина неожиданно пропала или же затаилась в темном углу. В процедурной комнате, помимо иного гимнастического снаряжения, располагалась новая гордость захудалой больницы.

— Наша беговая дорожка, недавно привезли. Блестит и сияет еще.

— Я думал, вы против дорогой техники.

— В другом случае мы бы ограничились бегом на месте, но ты же у нас уникальный.

Это было сказано без тени укора, напротив, от тона Александра Геннадиевича любой бы поверил, что его недуг на самом деле великая способность.

Гладкое автоматическое полотно едва возвышалось над полом; от него простирались косо вверх перила, обрамлявшие коробку передач. Юрий аккуратно подступал, точно дики зверь, маненный едой от человека, и умолял бесчувственную машину поддаться. На запястье защелкнулся поясок датчика, на табло которого тут же вспыхнули числовые значения его здоровья.

И они начали.

— Попробуем с малого.

Широкий палец легко коснулся одной из кнопок на коробке передач, и дорожка резко шевельнулась, но затем поползла медленно, как ленивая улитка. Это ничем не отличалось от размеренной ходьбы.

— Вижу-вижу! Сейчас добавлю скорости.

Всего несколько кнопок вытряхнули наивную радость — теперь это выглядело настоящим испытанием.

Через четверть минуты к лицу Юрия в полной мере прилила кровь. Ручейки пота текли со лба и собирались лужицами на широких бровях. Сначала юноша дышал носом, трепетавшим, как крылья бабочки, но вскоре стал хрипло захватывать воздух ртом. Горло иссохло, окропив язык горько-соленым привкусом.

На датчике — сорок одна секунда.

Александр Геннадиевич не мог видеть этой пытки и выключил беговую дорожку. Показатели на табло нахмурили его брови, соединив одну с другой. Он внимательно посмотрел на юношу с мыслями о том, что это только первое упражнение. И Юрий уже не справился с ним!

— Конечно, тебе лучше не бегать, но, если вдруг придется, старайся чаще перебирать ногами. Ты делаешь видимый упор на сильную левую, потому что правой хромаешь, из-за чего она устает. Равномерное распределение позволит снизить боль в мышцах, но, естественно, уставать будешь больше.

Мужчина сосредоточился на записи полученных данных в тетрадь, но скрыть выражение глаз, изменения, случившиеся в них, не сумел. Юрий обхватил перила, чтобы не упасть, и смотрел на беговое полотно, в его черноту, видев в ней образы скорого разговора. Юноша корил себя, но все же надеялся, что в следующий раз отличится большим успехом.

О какое разочарование ждало его!

— Отожмись от пола.

Юрий не скрывал стараний и показал все силы слабого тела. Лоб его продолжил поливаться жидким после первых же рывков, суставы привычно скрипели, подобно ржавым дверным петлям, и руки тряслись, как трава на ветру. На третий раз он рухнул на пол, встряхнув облако пыли. На помощь пришел Александр Геннадиевич и после того поставил крохотный крест в тетради. Несмотря на усталость, юноша вымолил последний шанс.

Приседать оказалось сложнее. Юрий терял равновесие, хватавшись за ближайшие тренажеры, но на этот раз его поддерживали две мужские руки, отчего он не боялся упасть на пол. Казалось бы, простое задание, эти приседания, но хилые ноги если и могли согнуться, то свободно вернуться в обратное положение удавалось в меньшей части случаев.

— Достаточно, — твердо сказал Александр Геннадиевич, тяжело переносивший чужие страдания.

В прежнем кабинете Юрий слишком беспечно от усталости сел на стул, отчего деревянные ножки затрещали и заскрипели. Частое дыхание, достойное загнанной ездовой собаки, еще долго не отпускало его. От довлевшей головной боли виднелись темные пятна; они скакали на угрюмом лице Александра Геннадиевича, когда юноша глядел в облачное небо. Переговоры грачей за окном слышались слабо из-за пелены, что поглотила все звуки, кроме раздражительного царапания ручки о бумагу.

— Юрий, твой долгий курс лекарств закончился. Сегодня ты показал, что это было нужно — ты без усилий можешь передвигаться, поднимать разные по тяжести предметы и даже выполнять физические упражнения. Да, с трудом и лишь малую часть, но это наш с тобой огромный труд. Ты согласен?

Во время разговора доктор ощупывал мышцы, переминал их, нагоняв то легкую щекотку, то боль. Юноша наблюдал за широкими, как полотно лопаты, руками, на которых даже под халатом различались могучие мышцы; и вдруг он мельком глянул на свои, дряблые, мелкие, недоразвитые.

— Да, — удрученно сказал Юрий. Он знал, что настолько отдаленно от главного начинают, когда хотят сообщить страшную весть. — Вы обещали быть со мной честным. Пожалуйста, не забывайте о своих словах.

Шапочка сползла с круглой головы, а вместе с ней улетучилась внешняя молодость. Александр Геннадиевич не выглядел по возрасту, однако безволосая голова, где остался только седоватый ободок на уровне ушей, уверяла в обратном. Он потер сначала морщинистый лоб, а затем утомленные глаза, печаль в которых добавляла ему сотню лет.

В воздухе почувствовался запах беды.

— Ты прав. Скажу прямо... — Он развернул кресло в сторону юноши, встретившись с его поникшим взглядом. — Твои мышцы окрепли, но выздоровление идет слишком медленно. Если ты и придешь в нужную форму, то лишь к глубокой зрелости.

— То есть...

— Именно так, мальчик мой. Существует второй курс лекарств, но шанс скорого излечения крайне мал. — Он заглянул в медицинскую карточку. — А тебе, как я полагаю, очень скоро предстоит выбор профессии. Что ты об этом думаешь?

— Вы знаете, кем я хочу стать.

— Знаю. Но сегодня ты должен был сделать выводы.

По другую сторону оконной рамы черный кот, словно маленькая девочка перед витриной сладостей, наблюдал за событием в кабинете. Необычайно осознанный взгляд перемежался от человека к человеку, и усы подрагивали от волнения — ему не терпелось узнать, чем завершится многолетняя борьба человека.

— Хочешь совет? Ты открылся мне — я ценю это! — и рассказывал про космос, полеты и все в этом духе. Я тебя понимаю: моя жизнь тоже сложилась совсем не так, как я хотел. Не думай, что мне нравится каждый день видеть страдания детей. Отнюдь!

— Кем вы мечтали стать?

— В детстве? — Александр Геннадиевич почесал подбородок, устремив взгляд на плафон люстры. — Да никем, собственно. Осознание пришло ко мне слишком поздно, потому-то я и восхищаюсь тобой. Если бы я решил раньше, может, все сложилось бы иначе. Безусловно, иначе!

— Вы не ответили…

— Мне было столько же лет, сколько и тебе сейчас. Может, больше, может, меньше... — Он зацепил взгляд на юноше, будто раздумывал, стоит ли доверять секрет. Видимо решив, что за десяток лет они подружились, продолжил: — Писательство. Прохладными летними ночами я любил, пока все спали, включать теплый свет лампы под одеялом и, стиснув карандаш в зубах, портить бумагу. Стоит сказать, что порой получалось даже неплохо…