Эмили Болд - Вечный [litres]

Отлично. Как назло, Натайра и Аласдер развлекались, а я тем временем сидела одна в темноте и желала оказаться далеко отсюда. Я обхватила колени руками и положила на них голову. Я чувствовала себя одинокой и была бы счастлива в нашей квартире, на диване, с Пейтоном и нашими проблемами, как бы тяжело это ни было. И впервые с тех пор, как я прошла через портал времени, я почувствовала сомнение.

Конечно, я не могла противиться Аласдеру на кладбище, но, если честно, я и сама обдумывала этот шаг. За несколько недель в моей голове созрела идея избавить Пейтона от проклятия раньше и возместить мое предыдущее вмешательство. Я даже верила, что смогу жить дальше без Пейтона, если только невыносимая вина в его многовековом проклятии больше не будет ложиться на меня.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки, чувствуя, как во мне растет страх. Собственно, что я буду делать без дивана или квартиры? Или, что еще хуже, без того замечательного мужчины, с которым мне хотелось там жить? Что, если моя попытка разрушить проклятие оказалась огромной ошибкой? Разве мы не должны были просто удержать свое счастье, как это сделали Аласдер и Натайра, прежде чем их поступки разрушат друг друга?

Что, если уже было слишком поздно думать об этом? Я все же предполагала, что лик Ваноры появится в облаках и вспышки молний положат конец проклятию, потому что в Делавэре именно так и случилось. Но что, если я ошиблась? Я больше не могла сидеть здесь так, без дела.

Я поднялась на ноги, стряхнула с платья пыль и скрылась в кустах.

Черт! Неужели Аласдер и Натайра своими вновь пробудившимися чувствами были обязаны только моему присутствию? Или проклятие давно было разрушено? Я не могла в это поверить, ведь в конце концов требовалась великая жертва из любви. Но если так, то где же был Пейтон и как он там оказался? В нашей квартире, на моем диване, вообще был Пейтон?

Я спотыкалась в темноте, с трудом продвигаясь вперед, и, наверное, меня было слышно за километр. Но единственное, что имело значение и от чего мне теперь, что бы ни случилось, не хотелось отказываться, – так это найти Пейтона.

Я схватила кинжал, чтобы чувствовать себя увереннее, когда на мою шею тяжело легла рука, а кривой нож разрезал ткань моего платья под грудью.

– Привет, милая! Что такая хорошенькая штучка, как ты, делает одна в мрачном лесу?

Я чуть не задохнулась от гнилого дыхания, которое коснулось моей щеки, и я молилась, чтобы твердый предмет, прижавшийся к моему бедру, был еще одним оружием.

Пейтон Маклин, сейчас было бы чертовски подходящее время для героического спасения!

Пейтон почувствовал руку отца на плече, но не осмелился поднять опущенную голову. Кровь все еще капала из пореза на его руке, окрашивая тростник на полу. Казалось, Вселенная замерла. Как будто существовали только они: отец и сын. Секунды прошли, и сердцебиение Пейтона, казалось, прекратилось. Его жизнь стояла на месте, словно он превратился в камень. Юноша чувствовал, как холод сгущает его кровь и заставляет его кожу превращаться в мрамор, потому что Фингаль упорно молчал.

Плечи Пейтона опустились. Все было напрасно. Пощады он не заслуживал – и не получил бы ее. Еще одна тяжелая капля крови пробежала по его пальцу и упала на землю, как в замедленной съемке.

– Пожалуйста, отец, – прошептал он в отчаянии. Он не знал, куда деться от боли, когда Фингаль опустился рядом с ним на землю, обхватил лицо Пейтона и заставил его посмотреть на него. Глаза Фингаля были влажными, а голос непривычно дрожал:

– Я – старик, который в конце жизни обнаружил, что оставил своим сыновьям плохое наследие. Я не был достаточно силен, чтобы вести вас, и заставил вас слепо идти навстречу погибели. Сын мой, мне нечего прощать, потому что вы были порывистыми юношами и хотели сделать себе имя в бою. – Он посмотрел на Шона, который неподвижно наблюдал за сценой. – Я не могу больше смотреть вам в глаза, потому что я отвечаю за ваши страдания, mo bailaich. – Он стиснул Пейтона в объятиях, и горячие слезы покатились по его лицу. – Я не достоин того, чтобы быть лордом или чтобы меня называли отцом, потому что и в том, и в другом я потерпел неудачу.

Плача, как дети, они дали волю своей муке и своей вине, крепко держа друг друга, и не стыдились своих слез, которые так давно назревали. Которые сказали гораздо больше, чем могли сказать слова, и которые показывали всю горечь не только Пейтона и Фингаля, но холодность внутри всей семьи. Буррак после проклятия Ваноры перестал существовать, а вместо этого, как в склепе, ждал, когда черви съедят мясо с его костей.

Но даже если Пейтон вызвал слишком много вопросов, своей кровью он открыл дверь, которая позволит вернуть жизнь в замок.

Даже Шон, у которого проклятие отняло эмоции, почувствовал себя легче после исповеди отца.

Тем не менее без отвлекающих чувств его разум работал быстрее, и от него не ускользнуло, что кровь Пейтона все еще текла.

– Отец… брат… – Он замешкался, потому что мужчина с короткими волосами перед ним выглядел как Пейтон, но в то же время был совершенно чужим. И уж точно он не был тем, кого проклятие Ваноры лишило всего. Но здесь было не то место, чтобы вникать в это дело. – Давайте не будем забывать, где мы находимся. Думаю, нам есть о чем поговорить, что не касается ни викария, который уже навострил уши, ни горничных и слуг, которые тут бродят. – Он вложил в руку Пейтона салфетку и с удивлением посмотрел на порез, поднимая его на ноги. – Больно? – спросил он, и Пейтон усмехнулся:

– Да, Шон, mo bràthair , это так. И это замечательно.

Фингаль, который не мог сохранять самообладание или отвести взгляд от своего сына Пейтона, жестом попросил Шона пройти вперед, в его кабинет.

Молча они пересекли зал, и в воздухе повисли перемены. Шон задавался вопросом, что все это значит.

Дверь в кабинет с громким грохотом закрылась за ними. Фингаль сам несколько раз чинил дверь, чтобы она закрывалась именно так. Он считал, что это вызывает уважение у каждого, кто обращается к нему по какому-либо делу. Как удар молотка в суде устранял всякое сомнение и запрещал всякое опровержение, так и его дверь должна была показать, что слово Фингаля здесь – закон.

На этот раз звук, как раскаты грома, прогремел по напряженным нервам Пейтона, и он был уверен, что с двумя другими мужчинами все обстоит так же.

Пейтон вдохнул саму суть комнаты. Книги, свечной воск, копоть в камине и древесина мебели смешивались, издавая знакомый запах всемогущего знания. На шахматной доске лежала пыль, начатая партия в какой-то момент была прервана. Благоговейно юноша прикоснулся к резным фигурам, гадая, начали ли его отец и Блэр эту игру, но так и не закончили после их размолвки. Темные шторы впускали свет лишь узкими полосками, в которых искрилась пыль, словно танцуя под неслышимую мелодию.