Ника Ракитина - Дорога мертвых [СИ]

— Шон говорит, что Институт — единственная надежда человечества. Будто то, что мы делаем здесь, наверху, не значит ничего! Там… все чисто, бело, стерильно. Как на космическом корабле. Такой возвышенный, стерильный, беспощадный рай. Наука — и амбиции, желание власти.

Она покрутила головой: то ли сомневаясь, то ли раздумывая.

— Они ведь могли помочь! Лечить, учить, воспитывать…

— А заставили себя бояться.

Элейн взглянула на Гарвея, будто только сейчас поняла, что кто-то есть рядом.

— А может, я им просто завидую?! Чистоте, научному прорыву, всемогуществу? Я там была как бедная родственница, побирушка. Я чувствую себя тараканом, таскающим крошки со стола цивилизации. Мы собираем осколки прошлого; набивая мозоли, роемся в земле, тратим силы на выживание, не имея времени взглянуть на небо.

— А эти вообще его не видят.

Гарвей прижал подругу к себе.

— Мы не хуже и не лучше тех, из Института. Мы люди. И не надо нам навязанного ими счастья. Попытки его навязать обычно оборачиваются большой гадостью, войной. Элейн… — он прижал к губам ее пальцы. — Мне жаль, что так получилось. Что ты не смогла воспитывать Шона. Передать ему свою мудрость, нежность, умение любить и сопереживать. Но ты отдаешь это тем, кто вокруг тебя, и мир делается светлее.

Глаза зацепили черный осадок на белом фарфоре чашки. Мужчина справился с собой и докончил твердо:

— Я надеюсь, однажды… ты сможешь передать все это нашим с тобою детям.

Я — флюгер. Я стою не на з а мке и не на главном соборе Алерота, а на самой обыкновенной крыше. Меня немного подкоптило дымом из печной трубы, а сильный ветер, приходя с моря, заставляет вертеться на спице и жутко визжать. Хозяевам давно бы стоило смазать маслом колечко, на котором я верчусь. Да, видно, недосуг. А так я парень хоть куда — чугунный трубочист в высокой шляпе и с лестницей. Она кажется ажурной только снизу, а на самом деле мы с ней большие. Хотя, конечно, не сравнимся с петухом на замковом шпиле. В том росту, как в двух здоровых мужиках, ставших друг другу на плечи… с половиной.

Мне нравится моя работа. Нравится, поскрипывая под ветром, крутиться, указывая его направление. Нравится смотреть на разноцветные городские крыши, то шершавые, то лаковые от только что пролившегося дождя, то убеленные снегом. Нравится слушать пересвист ласточек и ор брачующихся котяр. А также шепот, свист и вой ветра, срывающего пенные гребни с морских волн и гремящего жестью водостоков. Ветер пляшет в ветках ясеней и тополей на улицах, гремит черепицами, ныряет на чердаки и выныривает оттуда, заставляя меня и моих собратьев оживать. И это мне тоже нравится!

А еще ветер разносит слухи и рассказывает сказки. Если как следует прислушаться, я могу разобрать, что поют флюгера — мои собратья — по всему городу. Нам видно все, ну, почти все — кроме того, что происходит в погребах и глубоких подземельях. Каждый из нас делится известиями с ветром, а тот доносит их до остальных флюгеров. Так что мы осведомлены о том, что происходит в городе, иногда даже лучше населяющих его людей. Впрочем, ласточки, кошки и голуби тоже кое-что могу рассказать. Главное — уметь слушать, не перебивая.

Но самым главным в моей долгой жизни было, что мы, флюгера, стали узелками в той сети, которую маги создали, чтобы защитить Алерот от летучих кораблей Проклятого, и у нас это получилось. Но я расскажу вам сказку не о войне и ее героях, не о могучих магах и даже не о том, что вы хотели бы спросить или услышать. И даже если ветер не захочет передать ее дальше, если флюгера-братья отвернутся от меня…

Пусть так. Каждая сказка рассказывается, как она хочет.

Напротив дома, на крыше которого я живу, расположена таверна. Самая обыкновенная, таких через одну в городе. Высокий дом с шатровой крышей из черепицы. Цокольный этаж сложен из дикого камня, а тот, что над ним — фахверковый, и штукатурка перекрыта черными балками. А ставни на окнах синие.

Еще мне виден кусочек комнаты и шпалеры в сердечки. Комната уютная, с камином и деревянной мебелью, над которой от всего сердца трудились мастера. Потому она красивая и надежная. В такой комнате приятно отдохнуть после долгого пути, погреться у камелька, мечтая и попивая подогретое вино. Особенно приятно туда заглядывать в зимние дни, когда слегка оттают морозные узоры на окнах и становится виден живой огонь. И эти сердечки… Комната для уюта и созерцания, для пожилой семейной пары, выбравшейся в город. Или для молодоженов, радующихся друг другу… Я придумывал целые истории о тех, кто там жил, и мне веселее было коротать время, примерзшему к своей игле, в ожидании весны. Но сейчас было лето. Цвели тополя, и их легкий пух летел по городу, разносимый теплыми лапами ветра. Пух забивался в носы прохожим, заставляя их громко чихать и желать друг другу здоровья. Война закончилась, и город залечивал раны, отражаясь в море и волшебных источниках. И лишь последняя рана кровоточила.

Белый рыцарь, воин света, томился в высокой тюремной башне, дожидаясь утра, чтобы пойти на казнь.

Его учили драться с врагами Алерота и быть верным его богам и людям, а он… однажды он попал в плен и предал все, чему служил. Другие флюгера обсуждали это полушепотом, и ветер тоже не хотел слишком громко об этом болтать. Но именно этот рыцарь, изменник, именно он помог Проклятому бежать из заточения и вернуться в наш мир. Значит, и война случилась из-за него. И все равно мне было печально. Но флюгера не плачут. Хотя роса, выпавшая на меня в ту ночь, была очень похожа на слезы. Ветер высушил их и повернул меня так, чтобы я мог заглянуть в любимую комнату со шпалерами в сердечко. И я замерз еще сильнее, чем возможно для холодного железа. Потому что в этой комнате была не пожилая семейная пара, добрая и рассудительная, и не пылкие влюбленные. По комнате, прихрамывая, шагал человек. Нет, не человек вовсе. Темное облако окружало его и тянулось за спиной, точно туманные крылья. На постояльце были черные доспехи, шлем лежал на столе, и я смог разглядеть черные волосы, падающие ему на плечи, и ужасающе бледное лицо. Похоже, хромец почувствовал мой взгляд, подошел к окну и посмотрел на меня. В упор. Серебристо-белыми глазами.

— Маленький флюгер, — сказал он хрипло, словно давно ни с кем не разговаривал и почти разучился говорить. — И ты осуждаешь меня? Ну, по счастью, ты не сможешь никому рассказать, что это я.

И тогда у меня отнялся голос. Я крутился туда-сюда на своей игле и только скрипел, но все сказки, все слова застряли у меня внутри. И даже ветер перестал меня замечать и слышать.

— Вот так, — усмехнулся Проклятый. Но ему было не весело.