Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

– Самый лучший спор, – ответил Билли. – В чем суть?

– Не сбивай с мысли о голубях, – сказал Леон, но Мардж уже отвечала:

– Вирджиния Вульф против Эдварда Лира.

– Господи всемогущий! – сказал Билли. – А можно всех посмотреть?

– Я выбрал Лира, – сказал Леон. – Отчасти из преданности букве «Л». Отчасти потому, что при выборе между дичью и буржуазной болтологией нужно беспардонно выбирать дичь.

– Ты, очевидно, не читал глоссарий к «Трем гинеям», – сказала Мардж. – Хочешь дичи? Она называла солдат «потрахателями», слово «героизм» приравняла к «ботулизму», а слово «герой», соответственно, – к «бутылке».

– Лир? – спросил Билли. – Реально? В Стране Бредовых Фантазий живет Фантастический Бред. – Он снял очки и зажал переносицу. – Ладно, что я вам сейчас расскажу. Короче, – сказал он наконец, но обнаружил, что мысли тормозят. Леон и Мардж смотрели на него.

Билли попробовал опять. Тряхнул головой. Цокнул языком, будто что-то застряло во рту. Наконец пришлось чуть ли не проталкивать информацию сквозь зубы.

– Пропал один из… пропал наш гигантский кальмар, – произнес он с ощущением, словно пробил какую-то крышку.

– Что? – сказал Леон.

– Я не… – сказала Мардж.

– Нет, я и сам понимаю не больше вашего. – Он рассказал все, шаг за невероятным шагом.

– Пропал? Что значит «пропал»? Почему я ничего не слышал? – спросил наконец Леон.

– Не знаю. Я сам думал, что… В смысле, полиция попросила нас держать это в тайне, – упс, что же я наделал? – но я не ожидал, что это действительно сработает. Я думал, к этому моменту «Стандарт» уже напечатает отдельный выпуск.

– Может, это – как оно там называется – Уведомление «Д»? [3]– спросил Леон. – Ну знаешь, когда журналистам запрещают о чем-нибудь говорить?

Билли пожал плечами:

– Они же не смогут… Половина тургруппы небось уже весь Интернет заспамила.

– Наверняка кто-нибудь уже зарегистрировал «пропал_большой_кальмар_точка_ком», – сказала Мардж.

Билли пожал плечами:

– Может. Слушайте, когда я шел, я думал – может, не стоит… Я сам вам едва смог рассказать. Очевидно, на меня нагнали страху. Но главное тут не запреты на разглашение, главное – этот самый нюанс «совершенно невозможно».

Тем вечером, пока он возвращался домой, началась гроза – страшная, которая наполняет воздух скверным электричеством. Тучи сделали небо темно-бурым. Крыши обтекали, как писсуары.

Когда Билли вошел в квартиру в Харрингее – ровно в секунду, когда он переступил порог, – зазвонил телефон. Он уставился в окно на мокрые деревья и крыши. На крыше с другой стороны улицы вокруг какой-то задрипанной белки кружила поземка. Белка качала головой и смотрела на него.

– Алло? – сказал он. – Да, это Билли Хэрроу.

– …(неразборчиво), не торопился ты домой, блин. Ну так что, придешь, да? – сказала женщина на линии.

– Стоп, что? – Белка все еще таращилась на него. Билли показал ей средний палец и одними губами сказал: «Съеби». Отвернулся от окна и попытался не отвлекаться. – Это, простите, кто?

– Ты там чем слушаешь? Больше сам болтать горазд, чем слушать, да? Это полиция, приятель. Завтра. Уяснил?

– Полиция? – спросил он. – Мне вернуться в музей? Вы хотите…

– Нет . Участок. Твою мать, бананы из ушей вынь! – Молчание. – Ты еще там?

– Слушайте, мне не нравится ваш…

– Ага, а мне не нравится, что ты треплешься направо и налево, когда тебе ясно сказали молчать. – Она назвала адрес. Он нахмурился и записал на каком-то меню от ресторана навынос.

– Где? Это же Криклвуд . Где он – и где музей. Что за?.. Зачем посылать в музей людей из такой дали?..

– На сегодня все, приятель. Просто езжай. Завтра. – Она дала отбой и оставила его таращиться на трубку посреди стылой комнаты. Окна звучали на ветру так, будто выгибались. Билли таращился на трубку. Его раздражало, что он чувствовал себя обязанным подчиниться приказу.

Билли снились кошмары. И не только ему. Но пока он никак не мог знать, что в постелях от страха потело полгорода. Во сне метались сотни людей, не знавших друг друга, не сверявших друг с другом симптомы. Погода тут была ни при чем.

Путь неблизкий – до этой встречи, куда ему приказали явиться и которую он, притворяясь перед самим собой, подумывал проигнорировать. Еще он подумывал – или снова притворился, что подумывал, – позвонить отцу. Естественно, не позвонил. Начал набирать Леона, но, опять же, не набрал. Ему нечего было прибавить к тому, что он уже говорил. Хотелось рассказать об исчезновении, об этой странной краже кому-нибудь еще. Мысленно провел пробы слушателей этого телефонного звонка, но энергия собственно позвонить, что-нибудь сказать все время утекала, покидала его раз за разом.

Белка так там и сидела. Он не сомневался, что это тот же самый зверек, который следил за ним из-за стока вчера, как окопавшийся солдат. Билли не пошел на работу. Даже не знал, пойдет ли вообще кто, и не звонил проверить. Он так никому и не позвонил.

Наконец – поздно, когда небо стало серым и плоским, и позже, чем пожелала его невежливая собеседница, в каком-то вялом жесте псевдонеповиновения, – он отправился из своего квартала у коммерческого склада рядом с Мэйнор-Хаус до остановки 253-го автобуса. Шел по шуршащим фантикам, по газетам, по флаерам, призывавшим к воздержанию, которые ветер срывал один за другим с кем-то выброшенной стопки. В автобусе он смотрел на низкие плоские крыши автобусных депо – пьедесталы для листьев.

В Камдене он сел на метро, потом снова поднялся к другому автобусу. Постоянно проверял мобильник, но все, что пришло, – одно сообщение от Леона: «Че, теряли еще сокровища??» На последнем отрезке пути Билли глядел на лондонские районы, которые не знал, но которые казались назойливо знакомыми со своими второсортными предприятиями и дешевыми едальнями, фонарями, где весь год болтались, как странное белье, уличные рождественские украшения, то ли прилежно повешенные заранее, то ли оставшиеся несобранными. Он ехал в наушниках, слушал дисгармонию из MIA и подающей надежды рэп-звезды. Билли удивлялся, почему не подумал потребовать, чтобы полиция просто сама приехала за ним, если уж им восхотелось устроить штаб в этой нелепой нехоженой глуши.

Пока Билли шел пешком, даже в наушниках его напугал звук. Впервые он услышал или вообразил этот стеклянный звук вне коридоров Центра Дарвина. Освещение тем ранним вечером было какое-то не такое. «Все наперекосяк», – подумал он. Словно жирное веретено тела архитевтиса стояло в каком-то пазу и что-то поддерживало. Билли чувствовал себя как незапертая и колотящаяся на ветру ставня.

Участок находился рядом с большой улицей и был куда крупнее, чем он ожидал. Одно из тех очень уродливых лондонских зданий из горчичных кирпичей, которые, вместо того чтобы величественно стареть, как их красные викторианские предки, вообще не ветшают, а просто становятся все грязнее и грязнее.